Зверь
Шрифт:
– Нет, не говорили. Но только думаю, что это у них были парики и бороды наклеенные, чтобы не узнали.
– Они с вами знакомились?
– Нет. Они вообще с нами не разговаривали.
– А друг к другу они как-то обращались?
– Да. Крупных звали: Володя, Виктор, Борис и Михаил. А оператора почему-то все звали Крест. То ли фамилия такая чудная, то ли кличка. Но только, думаю, что имена эти вымышленные.
– Почему ты так решил?
– Они не всегда на них откликались.
– О чем они между собой говорили?
– спросил Рокотов.
– Да так, - пожал плечами капитан.
– Много о чем. Но ничего интересного. Я не запомнил.
– Может быть называли какие-то имена, гостиницы,
– не отставал Владимир.
– Да, было, - кивнул Барсуков.
– В первый день, когда мы пристали к "Тайваню"...
– К какому ещё "Тайваню"?
– недоуменно спросил Рокотов.
– Остров у нас есть здесь небольшой напротив пляжа. Кто его называет "Тайвань", а кто - "Тань и Вань".
– Понятно.
– Так вот, когда мы пристали к острову, то все на него сошли, а двое остались на судне. Я пошел в моторный отсек к Никите.
– Сидорову?
– уточнил Владимир.
– Да. У нас движок что-то слегка барахлил. Я когда поднимался на палубу, то услышал разговор этих двоих. Один спросил: "А правда говорят, что шеф запал на эту профуру из "Обструкции?" "Говорят", - ответил другой. "Не понимаю я его. Она ж обыкновенная бл...". "Я слышал, будто она ему напомнила давнюю любовь".
– Ты с названием ничего не перепутал?
– усомнился я.
– Нет. "Обструкция". Точно.
– Странное название. Что это может быть?
– Не знаю, - пожал плечами Барсуков.
– Мне кажется, что я слышал это название. Это или кофе, или бар где-то в районе Октябрьского рынка.
Это было уже кое-что. Нет, это было даже слишком много. Эта "Острукция" названа не случайно. С ней у этих козлов определенно что-то связано.
– Когда на судне появились Вадим Сунжиков и Наташа Субботина?
– В первый же день сразу после обеда. Я понял, что они из Клуба юных моряков.
– Почему?
– На них была форма.
– И что было потом?
– Сирена Игоревна стала им объяснять, что они должны делать, познакомила со сценарием.
– О чем был этот сценарий?
– О возникновении первой любви. Потом началась репетиция. Девочка оказалась способной и быстро сообразила, что от неё требует режиссер. А вот паренек сильно комплексовал и у него долго ничего не получалось. Режиссер нервничала. Поэтому в первый день почти ничего не снимали. Основные съемки были на второй и третий дни. В третий день съемки затянулись. Уже начало смеркаться и я сказал Окаемовой, что пора возращаться. Она накричала на меня и сказала, что вернемся лишь тогда, когда закончим съемки. Она сильно нервничала. Затем все они спустились в гостевой кубрик. Что они там делали я не знаю. Но примерно через полчаса раздался душераздирающий крик девочки. И мы с Никитой поняли, что там происходит что-то страшное и сильно испугались. Никита сказал: "Кажется, Валера, мы с тобой вляпались в серьезную историю". Еще минут через двадцать амбалы вынесли из кубрика и положили на корме тела девочки и мальчика. Один из них, которого звали Володей, спросил меня: "У тебя есть какой-нибудь приличный груз?" Я вспомнил, что в такелажном ящике лежит старый якорь. Достал его, отрезал от бабины несколько метров троса и отдал этому Володе. Они привязали тела детей к якорю, но сделали это неумело на обыкновенные узлы, а потом сбросили их в воду. Мы с Никитой решили, что нас ждет та же участь. Но, как говорится, пронесло. Окаемова заставила нас сделать в кубрике мокрую уборку. Там было очень много крови. Мы трижды меняли воду. Когда пристали к пирсу, Окаемова нам сказала, что если мы хотим жить, чтобы помалкивали, а лучше куда-нибудь уехали на несколько недель. Мы так и сделали. А когда услышали, что нашли тела детей, то поняли, что нас уже разысквивают. Решили сами прийти в милицию. Вот и все.
– Скажи, на третий день на судне никто больше не появлялся?
– спросил я.
– Точно!
–
– Как это я забыл. Был ещё какой-то тип похожий на бомжа, худой и страшный, как
черт.
– Он снимался?
– Не знаю, не видел. Но он вместе со всеми спускался в кубрик.
Ну вот и все, пора было заканчивать. Я записал показания Барсукова. Он прочел их и расписался. После того, как он вышел, в кабинет зашел Говоров и протянул мне протокол допроса Сидорова. Я мельком прочитал его показания. Ничего нового к тому, что уже сказал Барсуков, Сидоров не добавил. Нет, вру. Сидоров видел, как один из парней сделал Кащею (а это был несомненно он) укол в руку. Скорее всего, то был либо наркотик, либо что-нибудь психотропное.
– Ну и что скажите, друзья-однополчане?
– спросил я, обращаясь одновременно к Рокотову и Говорову.
– Нечто подобное я и предполагал, - ответил Владимир.
Ознакомившись с показаниями Барсукова, Говоров спросил:
– "Обструкция" - это не описка, нет?
– Нет. Полковник говорит, что есть такое кафе или бар.
– Оригинальное название. Политический клуб оппозиции - это я ещё понимаю. Но чтобы кафе? Остроумные люди живут у нас. Факт. Кстати, Сергей Иванович, ваша версия относительно режиссера, похоже, приказала долго жить.
– Андрей ехидно улыбнулся.
– Примите мое искреннее соболезнование.
Вот плут! Никакого почтения к начальству. Так и норовит подставить ножку. Молодец! Наш человек!
– Вы, юноша, как всегда, спешите, - проговорил я снисходительно.
– Еще ничего не ясно. И стыдно вам будет смотреть мне в глаза, если я окажусь прав. Очень стыдно.
– Вот за что я уважаю старую гвардию, - демонстративно обратился Андрей к Рокотову.
– Она умирает, но не сдается. Факт.
А на следующий день я взял под руку Светлану, за руку - Верочку и мы отправились в гости к Рокотовым на день рождения Дины. Погода была чудесной. Настроение - великолепным. Навстречу бежали многочисленные сограждане, все сплошь чем-то очень озабоченные. То ли не надеялись благополучно добежать до намеченного пункта, то ли по какой иной причине. И их можно понять - в наше смутное и неустойчивое время ничего нельзя гарантировать. А рядом со мной шла самая красивая, самая удивительная и замечательная женщина на свете - моя жена. И я был страшно горд этим обстоятельством. Хотелось совершить что-нибудь этакое, сумасбродное, несерьезное. Но никак не мог придумать - что именно? И в который уже раз я спросил себя: за что такая прекрасная девушка смогла меня полюбить, старого, дважды женатого, больного, стреляного, обремененного детьми, долгами, заботами и неуравновешенной психикой? Да чего там! За всю жизнь не смог скопить денег, чтобы купить машину. За что же она меня? И как всегда не нашел ответа. Странные они - женщины.
Верочка, выяснив все о местной флоре и фауне, перешла к космосу.
– Пап, а почему солнце такое злючее?
– спросила, повиснув на моей руке.
– С чего ты взяла? Вовсе даже не злючее.
– Нет, злючее, - убежденно проговорила дочь.
– Глаза кусает.
Светлана рассмеялась словам Верочки, сказала:
– Оно просто очень яркое. А на самом деле оно доброе, старается, чтобы тепла и света хватило не только тебе, но всем людям. Понятно?
– Ага.
– Надо говорить - да.
– А папа говорит.
– У папы это вредная привычка, от которой он никак не может избавиться.
Наконец, мы достигли дома Рокотовых. Дверь нам открыла сама виновница торжества. Поцеловала Светлану, Верочку, на мгновение прильнула к моей груди, проговорила, улыбаясь:
– А ты, Сережа, ничуть не изменился.
– Ты смотри, узнала!
– "обрадованно" проговорил я, обращаясь к Светлане.
– А я шел и, грешным делом, боялся - узнает или не узнает? За полгода, Дина, вроде бы трудно измениться.