Звери на улице
Шрифт:
— Ах ты бедолага! — сказал Егор Исаевич, так низко наклонившись над Лесиком, что длинная борода проводника зверей коснулась мордочки медвежонка. А поскольку Егор Исаевич был непьющий и некурящий, борода эта пахла только мылом да еще молоком и хлебом.
Ну, как тут Лесику было не вспомнить маму! Ведь известное дело: у нас, людей, зрительная память — то есть мы видим и запоминаем, снова увидим и вспомним. А у зверей память иная. Запомнит зверь запах и по этому запаху вспомнит человека, еду, дом — все, что у людей запечатлевает зрение.
Когда к Лесику наклонился проводник, медвежонок
— Хороший, хороший, сиротка ты моя, — гладил его проводник большой, огрубевшей от работы ладонью.
Но для Лесика не могло быть ничего радостнее. Эта же рука дала ему бутылку с теплым подслащенным молоком, и сладкое тепло полилось в желудок.
Возможно, при этом Лесику снилась мама-медведица, а еще вернее, ему просто казалось, что мама рядом с ним.
Между тем гуднул электровоз, звякнули буфера, и, щелкая и покачиваясь на рельсах, поезд понесся на юг, увозя Лесика в новую, неизвестную жизнь.
Далекие времена
Егор Исаевич начал возить зверей в те далекие времена, о которых мы уже стали забывать. На заводах и фабриках работали тогда по десять — двенадцать часов, в рабочих казармах спали на двухэтажных нарах, в школах провинившихся учеников били линейкой по пальцам, а то и сажали в карцер на хлеб и на воду; офицеры давали солдатам зуботычины. Много было тогда людей, которые работали и голодали. А попадались и такие, что никогда не работали, принимали ванны из молока или из дорогого вина и страдали оттого, что объедались.
В такие вот времена, что были не когда-то там давным-давно, а в начале нашего же века, Егор Исаевич, или, по-тогдашнему, Егорка, оставшись без родителей, пристал к цыганскому табору. Ему было хорошо: вольготно спать под звездами, есть из котла кашу с дымком, купать лошадей — жить жизнью цыгана. Но так было, пока цыгане не взяли его с собой покупать медведей. Мишки — это же первые артисты цыган. Егорка знал уже, что медведей обучают кувыркаться, бороться, становиться вниз головой и еще многим штукам. Мишки привлекут зрителей, будут развлекать их и смешить, а потом пойдут на задних лапах, с медным тазиком в передних. И звонко посыплются в этот тазик монеты.
И вот на ярмарке, в передвижном цирке, цыгане купили двух медведей-подростков.
Это были первые медведи, которых Егор увидел в своей жизни. Шерсть на них свалялась, глаза были грустными, и ничто не говорило о том, что это звери, хищники, хозяева леса, тайги. Жаль было, ох как жаль этих пригорюнившихся, робких и забитых зверей.
Егорка хотел погладить медведя, но ему сказали: «Нельзя. Он только кажется смирным, а подойди к нему, сунься — загрызет».
Нет, не верилось Егорке, что этот усталый и сонный мишка может наброситься на человека…
Получив деньги, хозяин зверинца спросил цыгана.
— Как повезете без клеток?
— Повезем.
— Не боитесь?
— . Пусть они боятся.
— Дело хозяйское — медведи уже ваши…
Егорка видел, как новые хозяева дали медведям солонину, да еще вываляли ее в крупной рыжей соли. При этом Егор подумал: «Пить захотят мишки. А дорога длинная». Но им уже готовили питье. В большом ведре разбавляли теплой
Да, мишек спаивали. Объевшись соленым, медведи жадно набросились на подслащенную водку, перепились и заснули крепчайшим сном.
Теперь звери были не страшны.
Новые хозяева клещами выломали у них клыки и когти, а сквозь ноздри продели тяжелое железное кольцо. К этому кольцу была прикована цепь, и теперь закованные звери были совсем беззащитны. Попробуй не потянись за цепью — кольцо станет рвать ноздри.
Недолго ехали мишки в повозке. Проснувшись и еще не соображая, что к чему, они свалились на землю, но тут же побежали за повозкой — кольцо рвало нос, причиняло нестерпимую боль.
Как же они при этом жалобно ревели!
Егорка убежал от цыган. Много жестокого, несправедливого испытал он уже в те годы, но этого издевательства над беззащитными животными перенести не мог. Крадучись и прячась, Егорка пропутешествовал в товарных вагонах и на платформах в более теплые края. А попался ему эшелон со зверями, и он пристал к нему, стал помогать проводникам убирать клетки, кормить четвероногих пассажиров. Было ему тогда столько лет, сколько Славе: меньше тринадцати.
Так вот и пристрастился Егор Исаевич к своей профессии, можно сказать, сызмальства. И, может быть, именно потому, что в детстве, когда виденное запоминается на всю жизнь, он столкнулся с жестокостью, проводник Дидусенко был всегда ласков и добр со своими четвероногими пассажирами. Когда же ему говорили что-нибудь вроде того, что трудная, дескать, зверюга, намаешься с ней, надо быть построже и поосторожнее, он отвечал: «Зверь — он тоже ласку любит. А полюбит человека, станет послушным».
Поезд тронулся
Да, Лесику, можно сказать, повезло. Как только он попал к Егору Исаевичу, его окутало тепло ласки, которая так нужна всем малышам.
В тот раз, когда Дидусенко получил маленького Лесика, проводнику предстоял небольшой рейс: отвезти своих беспокойных пассажиров в звериную гостиницу, а проще сказать, в распределитель, где зверей сортируют — кого куда отправить.
Засвистел кондуктор, гуднул локомотив, звякнули связки, вздрогнул и покатился вагон. Лесик не обратил на это внимания. Что ему — не на таком транспорте путешествовал.
Зато аристократка Инга заскулила, а потом залилась протяжным лаем, будто хотела сказать, что товарный вагон не по ней, она протестует, потому что привыкла ездить в мягких вагонах с диванами и шелковыми занавесками на окнах.
Гепард Манька, как только поезд тронулся, громко замурлыкала, и это ее мурлыканье казалось песней под стук колес.
Взволновалась по-настоящему только выдра. Она металась из угла в угол своей клетки, кто знает почему.
Егор Исаевич пытался ее успокоить, протягивая ей симпатичную такую рыбешку. Какое! Выдра так вертелась и бегала, что казалось, вот-вот оцарапается или разобьется о прутья клетки. Может быть, она вспомнила свое водяное жилье, а сухопутное путешествие особенно сильно испугало ее? Дескать, уезжали от воды. А на суше выдре погибель.