Звери на улице
Шрифт:
Проводник это понимал и потому дорожил каждым часом. Немецким железнодорожникам он сказал:
— У меня одна только просьба: подцепите к вагону с жирафом открытую платформу.
— А путепровод? Его же выше не поднимешь.
— Знаю.
— Не было бы беды?
— Не будет. У меня нет ни минуты. Бегемот нервничает. Надо торопиться.
И немецкие железнодорожники сделали все быстро: состав расцепили, за жирафовым вагоном пошла открытая платформа. Когда же поезд остановился перед путепроводом, Егор Исаевич влез на крышу вагона, отвинтил прозрачный колпак, уложил его на платформу и вошел к
— Ну, брат, придется тебе поклониться. Ничего не поделаешь. Для тебя это лучше, чем потерять голову.
На длинную жирафью шею накинули подушечку, на нее цепь и медленно стали пригибать маленькую его голову к полу вагона. А затем цепь эту приковали к полу.
Приятно ли это было жирафу? Конечно, нет. Он так и норовил лягнуть Егора Исаевича. К счастью, это ему не удалось. А Егор Исаевич работал в темпе пожарного в горящем доме. Он предупредил железнодорожников, что жирафу больно, что каждая минута дорога, как во время хирургической операции.
Как только приковали голову жирафа к полу, раздался свисток кондуктора, затем гуднул паровоз, звякнули буфера, и поезд пошел под путепровод.
Все это время Егор Исаевич стоял на коленях у склоненной головы жирафа.
— Потерпи, дружок, — говорил он и гладил жирафа между рожками, — в дороге что не бывает. Вот и путепровод над нами. Слышишь? Сейчас я тебя раскую.
Казалось, жираф понимал, что говорит ему Егор Исаевич. Он покорно смотрел в пол вагона, подушка на шее давила мягко — цепи жираф не чувствовал и теперь не брыкался, терпеливо ожидая, когда его раскрепостят. Как только прошли под путепроводом, проводник снял цепь, и жираф снова поднял свою гордую голову, просунув ее в отверстие вагона. Он увидел небо, далекие пути, светофоры и, наверно, подумал, что жить хорошо. А там его накрыли прозрачным колпаком, который везли следом за вагоном с жирафом на открытой платформе. Жираф покрутил своей маленькой головой в стеклянном колпаке, и его повезли дальше, в Берлин.
Это было одно из самых трудных путешествий Егора Исаевича. Когда поезд со зверями пришел в Берлин, ему хотелось только одного: спать. Но Егор Исаевич не изменил раз и навсегда заведенному порядку. Как только беспокойные пассажиры были приняты, он помылся, побрился и поехал в Трептов-парк. Здесь-то и произошла у него встреча со Славиком. Но, прежде чем рассказать об этой встрече, надо вернуться в Московский цирк к Славику, которого мы оставили с униформисткой тетей Лизой.
Медведь-водитель
Когда в цирке гаснут огни и в последний раз ударяет барабан, после чего совсем умолкает оркестр, сразу становится холодно, сумеречно, а проще сказать — буднично. Хотя только что тут же на арене был праздник разноцветных огней, веселой музыки, необычных трюков. И в несколько минут все это кончилось, погасло, умерло…
Слава особенно сильно ощутил эту резкую перемену. Пока акробаты крутили «солнце», делали кульбиты и сальто-мортале, а проще сказать, разные акробатические трюки, пока гимнасты и гимнастки посылали публике «комплимент», улыбаясь, раскланиваясь, изящно отставляя то одну, то другую ногу и приветственно поднимая руку, пока медведи проделывали свой самый сложный номер «лапы в лапы» (один лежал на спине, а другой на его
Слава был уже в дверях, где встретился прямо, как говорится, нос к носу с высоким худым стариком, у которого были седые брови и красные щеки, но не сплошь, а румяные от множества красных прожилочек. Зато губы старика были бледно-фиолетовые, и весь он казался каким-то серо-одноцветным.
— Мальчик, ты что здесь делаешь?
— Я?
— Ты, конечно.
— Мне нужно… Я… — Слава поначалу растерялся, но тут же сам себе приказал: «Ну-ка, не трусь. Смело давай!» — и сказал: — Я по делу — по поводу медвежонка.
При этом он сам очень удивился своему басовитому голосу начальника, или там управдома, и слову «по поводу». Чего, правда, не сделает человек с перепугу.
Тетя Лиза в это время вышла уже в другую дверь — туда, где были клетки со зверями, и Слава остался вдвоем с этим худым белогубым стариком. Нет, строгим таким и злым он показался Славе только в первое мгновение. А в следующее мгновение Слава поразился его вежливости и внимательности. Можно было подумать, что Слава какой-нибудь там ревизор-контролер. Это с ними, наверно, так разговаривают:
— Прошу вас — войдите. Присядьте. Минуточку, я прикрою форточку, а то вам надует. Вот так. Очень рад…
Старик говорил все это, а Слава между тем думал: «Откуда я знаю этого человека? Где, когда я его видел?» Бывает же такое: знаешь, что видел человека, где и когда — хоть убей не вспомнить.
Вспомнил! Вспомнил!! Это же и есть профессор Булатов. Только совсем недавно он был не таким одноцветно-серым, можно сказать, будничным. На арене дрессировщик Булатов был чернобровым красавцем: глаза его блестели, толстые красные губы раскрывались в улыбке, и Слава видел его сверкающе-белые зубы.
А теперь?! Но это, конечно же, был он! Он!! Он!!! Булатов!
Никак Слава не мог понять, чем это он так понравился профессору Булатову. Славе ни о чем не пришлось его спрашивать. Знаменитый дрессировщик, профессор сам говорил, говорил, говорил. Как первый ученик, вызубривший урок на пять с плюсом.
Булатов рассказывал:
— У нас был медвежонок Юркий. Отменный мотоциклист. Во время репетиции — это было за границей — он выскочил на своем мотоцикле в ворота и помчался по улице.
— Ну! — только успел воскликнуть Слава.
— Вот вам и «ну». Полицейские шарахались в стороны, но переключали на зеленый свет все светофоры. А мы гнались за мотоциклом, вскочив в такси. Мишка несется, мы за ним…
— Как в кино, — вставил Слава, но Булатов его не слушал.
Он говорил:
— Еле догнали озорника. И тут же подоспел полицейский в металлическом шлеме. Взял под козырек и вежливо так: «А права на вождение мотоцикла у медведя есть?» И знаете, потом полицейский комиссар пришел к нам на представление и вручил права на вождение мотоциклом на имя господина Юркого… Вы запишете?