Зверинец верхнего мира
Шрифт:
– Как же?
– Я его не повторял. Я оставался не услышанным, и это позволяло мне говорить все, что я захочу. А вот мой Пистолетик, тот то и дело твердил: Жебанда, Жебанда, Жебанда. Жебанде это не могло не понравиться. Она ведь любила все излишнее, и никчемные вещи ее как-то странным образом занимали и приводили в восторг. Поэтому я, – сказал князь Блаи, уверенный в своей значительности, – поэтому я оказался в тени, которую отбрасывал мой слуга, нытик и никчемная вещь.
Надо заметить (и Пеире сделал, как надо), что князь Блаи ничуть не оставался уязвленным таким пренебрежением со стороны серой красавицы. Пока Пистолетик уплетал телятину и огурцы (а ничего другого Жебанда не смогла им предложить), князь потихоньку вышел прогуляться вокруг замка Жебанды.
Под замком раскинулась роща, какую хороший хозяин тут же изведет на дрова, чтобы она не подбиралась слишком близко к стенам. На вид она вот как эта, но там нет ни такой речки, ни такого омута с его милыми обитателями. Князь Блаи ходил среди складчатых стволов, замечая, что на них то и дело проступают изображения человеческих лиц. Это ему не нравилось. Его можно понять, если вспомнить, как он относится к аллегории. Тем не менее лица плакали, и слезы, стекавшие в ложбинки коры, привлекали мух. Эта роща пока еще тихая, а вот там все гудело от назойливых насекомых.
– Довольно, – сказал Пеире. – Я слышал эту историю и знаю ее смысл. Такие рассказывают пажам при дворе владетеля Тосканы, чтобы они не таскались по девкам.
– Да нет же, – противился князь Блаи, – нет, хотя в одном ты прав. Деревья в роще когда-то были людьми, и их насадила сама Жебанда. С той только разницей, что и вы бы не приняли участия в их освобождении. Все это были люди недостойные, низкого звания, низкого духа. Разве другие могли бы обратить на себя внимание Жебанды?
– Меня это мало интересует, – сказал Пеире. – Мне хотелось бы только знать, как вы спасли Пистолетика от этой серой твари, коль скоро вот он сюда направляется, и как вы спаслись с острова Жебанды?
Пистолетик легонько подбежал к Пеире и князю Блаи.
– Омут, – задыхаясь, доложил он. Услыхав об этом, оба спешились. Пистолетик еще до света был отправлен к омуту и до сих пор сидел там, опустив в воду на бечевке перстень князя Блаи. Наверное, за перстень крепко дернули – красный след на руке Пистолетика еще не прошел. Взяв обеих лошадей под уздцы, он остался ждать Пеире и князя, пока те не поднимутся от омута. Уходя, князь отстегнул от пояса тонкий дорожный меч, Пеире расстался с пуаньяром флорентийской ковки, которого обитатели омута испугались бы больше, чем меча. Оба клинка Пистолетик пристегнул к седлу одной из лошадей.
– Я вернулся в пиршественную залу, взял со стола блин и проел в нем крест. – Князь Блаи сбегбл вниз, время от времени хватаясь за ольховые стволы. – Блин я сложил вчетверо, поэтому крест имел симметричный вид.
Развернув блин, я показал его Пистолетику. Тот выскочил из-за стола. Он и Жебанда встали передо мной на колени, умоляя, чтобы я освятил их брак. Этой идиотской пустотой в виде креста оба были просто зачарованы. Я вышел из замка, привел их на берег моря, сам не знаю зачем – просто у нее в замке воняет, и это мешает принимать правильные решения. Там я подобрал уголек и выбрал для себя подходящую каменную плоскость между хвощей, чтобы написать на ней то же, что и все, кто не захотел трижды подряд произнести имя хозяйки острова: «Это не Авалон».
Оба склонились над омутом, цепляясь за ветки ольхи. Временами
– Так как же, с каким кораблем? – спросил Пеире. Князь Блаи резко столкнул его в воду и увидел, как он, не двинув ни рукой, ни ногой, ушел в темноту.
– Ишь ты, как бог у Гомера, – сказал князь Блаи, с завистью подумав о том, что он-то будет сейчас барахтаться и сопротивляться.
Долгое время ему казалось, что этот омут каким-то ходом или протоком связан с преисподней и его обитатели – просто безобидная порода чертей, поскольку алчностью никто из них не выделялся, никого силой не удерживал, а случаи безвозмездного возврата затонувших предметов создавали им хорошую репутацию. К возвращенному относились все виды обуви, кроме сапог со шпорами, оружие, одежда, неосторожные дети. Всплывшие вещи ничем не болели, высушив, их можно было носить. Всплывшие дети ничего не рассказывали, но не стоило оставлять их без присмотра, задумавшись, они могли снова оказаться в этом омуте. Князь Блаи предпочитал сначала опустить туда кольцо, потом отправить Пеире. Но только не из страха, а из любопытства. Очень уж забавляло его то, с какой покорностью тот уходит на дно. Обитатели омута окружили Пеире и стали приставать к нему с разными пустяками. Не болел ли он зимой, есть ли в числе жонглеров, пришедших в замок, Пылинка и Осторожный. Пеире, еще не набравший в рот воды для того, чтобы им всем ответить, только руками показывал то вверх, то от себя, давая им понять, что если они не разойдутся, то князь Блаи кого-нибудь тут придавит. Зеленая и сиреневая мелкота так и носилась вокруг, мигая своими фонариками. Но вот явился усатый лютнехвост, побочный дед Мелюзины, которого все отчего-то звали Старая Мотня, а не Ауренга (ведь это и было его настоящее имя). Князь Блаи свалился ему прямо на руки, и Старая Мотня (Ауренга!) его поцеловал в уста. Кто бы мог подумать, что это чудовище являлось самым тонким знатоком и ценителем темного пения.
И настолько чуден был этот глубокий омут, что, когда они выбрались наверх, им даже не пришлось сушить одежды, Пеире только немного устал, ему пришлось подниматься по крутому склону; что до князя Блаи, тот был неутомим и продолжал без умолку болтать.
– Пистолетик решил, что это лица святых, до того они дышали изумлением при виде меня с блином в руке и этой старой каракатицы Жебанды, у которой слезы смывали с лица пудру. Корабль их медленно проходил вдоль берега, лица корабельщиков мне нравились. Про себя я подумал, что на борту нас ожидает хорошая компания.
– Опиши мне этот корабль, – задыхаясь, просит Пеире.
– Очень длинный, с невысоким бортом. Согнувшись, можно опустить руки в воду. Конечно, морем я люблю путешествовать с удобствами…
«Не тот корабль, не из моего сна, – думает Пеире, поскольку ему был сон… Корабль и там низкий, но только вот не видно штевней и оснастки. – Я и воды под ним не помню, будто нет ее под ним, а свет?.. Неглубокий, он исходил от лиц, и уж ни о каких мерзостях не могло быть и речи. Все чисто, печально, и часто текущие мимо лица – лучшее, что я когда-либо видел. Потом я еще немного спал в надежде, что тот сон мне вернут. Не было. Все то холодное утро, когда не хотелось и можно было не вставать, никакого корабля больше не было».
Легкий князь Блаи хлестал прутиком по верхушкам голландского петуха и намордничков, он мог изобрести тысячи способов для забавы, и даже в тюрьме, куда, в конце концов, и заведет его эта способность непрестанно радоваться, он еще научит крысу плясать предавалон под инструмент, составленный из пергамента и костяной гребенки. Пистолетик, невольный и недовольный участник всех его походов и развлечений, вынесет множество пыток и, совсем искалеченный, умрет прежде своего господина, но ни словом не обмолвится даже о том простом чуде, свидетелем которого он частенько бывал. Другое дело сеньор. Дойдет до клещей и раскаленных прутьев, и он сознается: