Звериный круг

Щупов Андрей Олегович

— Я имел в виду совсем другое.

— А я — это самое. В общем, лежи и отдыхай. Я пошла принимать душ.

— Але, Виктория! — Он побрел за ней, обернувшись в одеяло. — Под душем не нужна одежда. Да постой же!..

Дверь захлопнулась перед его носом. В ванной бодро зашумела вода.

* * *

Расположившись в кресле, Валентин листал книжечку Есенина, когда в прихожей мяукнул дверной звонок. От неожиданности он выронил книгу и стремительно поднялся. Вот так номер! Мило и даже чересчур! Это наверняка была Викина тетушка… Он покосился на трусы, свое единственное одеяние, и подумал, что лето, не зима, и

по балконам запросто можно спуститься на землю. А там бегом до подъезда и молить Бога, чтобы дед оказался дома. Ключи лежали в кармане брюк, а брюки утащила Виктория. Или по тем же балконам подняться на собственный этаж? Под улюлюканье и хохот всего двора?..

Шагнув к балкону, он прислушался. Похитительница ключей ничего не слышала и, плескаясь в ванной, во весь голос распевала песни. «…И солнце всходило, и радуга цвела, что было, то было, и любовь была!..» Звонок мяукнул вторично.

Так, начинаем анализ!.. Разве у тетушки нет своих собственных ключей? А если есть, фига ли звонить?.. Испытывая смутную надежду, что это забежала какая-нибудь соседка за солью, Валентин на цыпочках прокрался к двери и заглянул в глазок. Это был Юрий.

— Хорош! — увидев Валентина, приятель всплеснул руками и шатко ступил через порог. Он был навеселе. — А почему без галстука, ядрена-матрена?

— Проходи, не зубоскаль.

— Секундочку! — Юрий вытянулся струной, словно принюхиваясь. — Эге! Да я слышу пение молодых сирен!

— Одной-единственной, старый ловелас. — Прикрыв дверь, Валентин втолкнул друга в прихожую. — Честно говоря, ты заявился чересчур рано.

— Рано? — Юрий покрутил головой, отыскивая часы. Обличающе ткнул пальцем в сторону будильника. — Два часа дня — это рано? Вечер скоро, майн фройнд!

Валентин тем временем подтолкнул его к кухонному столу.

— Ты ведь пришел толкать речи? Вот и толкай. Это будет тебе вроде трибуны.

— Ладно, ты ведь знаешь, я никогда не пьянею. — Юрий ухмыльнулся. — Любого перепью и все равно расчехвостю самый жуткий интеграл.

— Ага, помню. Бурков, «Ирония судьбы».

— Брось, Валек! У меня был серьезнейший повод: я переживал за друга — осла и упрямца, не пожелавшего внять доброму совету.

— Повод действительно серьезный!

— Наконец-то ты это понял! А значит, что?.. — Жестом фокусника Юрий извлек из-за пазухи бутылку шампанского. — Стало быть, продолжим переживания вместе. И обойдется тебе этот пузырек всего ничего — в каких-нибудь сто тысяч.

— Не так громко, маркиз. — Валентин выразительно прижал палец к губам.

— Понял, молчу! — Юрий спустился с «трибунного» места и пересел в кресло.

— Ага, а это у нас что? Есенин? Знаю, знаю, читывал. «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты хулиган…» Про хулигана — он верно заметил.

Досталось бедняжке Айседоре…

— Ну-ну, продолжай.

— Да нет же, я ничего. Хотя, конечно, надо бы за него заступиться.

Некоторые из него монстра лепят, — мол, позабыл мать, ребенка, супружницу заморскую смертным боем бил. Ну и что?.. Скажи-ка мне, братец, в каком уголке нашей бескрайней матушки-родины не третируют жен с детьми? И родителей с удовольствием предаем, и на работе дурака валяем, и гениев освистываем, только вот стихов при этом не сочиняем. А он, может, потому их и сочинял, что понимал: иначе — светло, чисто и с азартом — не суметь.

Вот и пил по-черному. А с похмелья изливал исповеди больной совести. Так протрезвевший отец ласкает иногда наказанных детей, хотя наперед знает, что все вновь повторится — и пьянка, и ремень, и прочие радости бытия.

— По-моему, ты все-таки зря покинул трибуну.

Юрий рассмеялся.

— Может быть… Ты знаешь, я и сам не раз задумывался над вопросом собственного призвания. Возможно, трибуна — это то, для чего я создан. Мне следовало родиться раньше — во времена Левкиппа и Демокрита, когда ораторское искусство ценилось не менее искусства завоевывать и убивать. Философия расцветала и благоухала. К словам мудрецов пусть не очень чутко, но прислушивались. Вергилия приветствовали как императора.

— Да уж… Кончилось ваше времечко. И никому-то вы теперь не нужны.

Заметив, как Юрий напрягся, Валентин хлопнул его по плечу:

— Ладно, будь проще. Не обижайся. Ты мне настроение портишь, а я тебе.

— А-а… Тогда ясно. — Юрий задумчиво подпер голову, страдальчески повел бровями. — Пока брел к тебе, цыганку видел. Шмонала прохожих, на «есть-пить» просила, на деток своих показывала.

— Ну и что?

— Да ничего. Только рот, понимаешь, у нее золотой, у дочурок на пальчиках печатки долларов этак по сто. Вот тебе и вся философия.

— Для полноты картины помяни и таборного папашу, который вечером обязательно поинтересуется дневной выручкой и, если осерчает, оборвет печатки вместе с детскими пальчиками.

— Типун тебе на язык! — Юрий икнул. — Пардон… Так о чем это я? Ах да, о цыганке… Я ведь ей десятку отстегнул, а потом еще десятку, чтобы отвязалась.

Да кстати, возле твоего дома очередное безобразие. Возле перекрестка, прямо под светофорами, пара мохнатых собачонок сосредоточенно трудятся. Ладно, пусть. Кто бы, как говорится, был против. Иду мимо, — так нет же! Верхняя шавка соскакивает, и они живо меняются местами. Каково, а?! — Юрий пришлепнул ладонью по подлокотнику. — И вот стою я, пунцовый за весь наш строй, и думаю: взять бы этих каналий за уши да отвести в ближайшее отделение, где им доходчиво объяснят, что бинарный секс на улице оскорбляет достоинство наших законопослушных граждан.

— И что ты предпринял, пунцовый общественник?

— Ничего. Представил себе, как потащу я их за уши, как стану подписывать заявление с протоколом, как начнут их там пытать суровые следователи, задавать каверзные вопросы, и стало мне, Валентин, плохо. Я ведь не Хичкок какой и всех этих ужасов на дух не переношу. Плюнул, в общем, и отправился дальше. К тебе, значит.

— Мудрое решение!

— Не знаю… По крайней мере, пытался утешить себя тем, что в эмиграции подобных казусов общественность не допускает.

— Кстати об эмиграции. Есть какие-нибудь новости?

— А какие могут быть новости? Все движется ровно и гладко, что неудивительно, так как вопросом эмиграции занимается профессионал. Недельки две-три от силы, и ты ощутишь под своими плебейскими пятками омерзительно чуждый тротуар какого-нибудь Нового Орлеана. И учти: это чудо! Документы Алоиса уже проверил у надежных людей. Все чисто. Действительно сработано на совесть.

Так что со службами безопасности проблем не возникнет.

. Кашлянув, Валентин с преувеличенным вниманием взглянул на свои руки.