«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
Шрифт:
— За победу!
— За Красную Армию!
Видимо, последние несколько дней они не видели пищи. Мужчины жевали хлеб, колбасу, но не могли проглотить еду. Проталкивали разжеванные куски пальцами в горло, давились, кашляли.
— Вы когда последний раз ели? — спросил майор. Поляк показал четыре пальца.
— Четыре дня. Может, больше.
— Им чаю вскипятить надо, а то помрут, — сказал пожилой старшина. — Заворот кишок может случиться.
— Дайте воды для начала, — вмешался Чистяков. — Не суйте куски, и правда, помрут. Ваш
Из торопливых объяснений поняли, что до лагеря километров шесть, а место называется Зеленая Гора.
— Зелена Гора, — несколько раз повторил поляк. — Клятое място.
— Там живые остались?
Все трое пожимали плечами. Наверное, остались, если немцы не добили. Возможно, кто-то сумел спрятаться.
— Швабы два дня людей стреляли, — рассказывал поляк. — Многих побили.
— А немцы, фрицы в лагере еще есть? — допытывался Лыков.
— Не знаем. Может, и есть. Большинство сбежали.
Майор Лыков отвел Чистякова в сторону.
— Возьми с собой «тридцатьчетверку» и бойцов десятка полтора. Проверь, что и как. А я в штаб сообщу, пусть пришлют особистов и врачей.
Пересыльный концлагерь представлял из себя квадрат шириной с полкилометра, огороженный двумя рядами колючей проволоки. Его спешно возвели осенью сорок четвертого года и использовали как временный пункт для содержания военнопленных и антифашистов, которых собирались эвакуировать на запад.
Часть узников, больных, ослабевших, расстреливали и закапывали в ямах за лагерем. Когда стало ясно, что советские войска наступают слишком быстро, была спешно разработана операция «Ночь и туман».
Нацистские лидеры любили подобные названия, в которых им виделся древний арийский дух, который возвышал германскую решительность в борьбе с врагами рейха.
На самом деле происходила очередная бойня. В разных местах: лагерях, тюрьмах, в подвалах гестапо — снова звучали выстрелы, пулеметные и автоматные очереди. Убивали военнопленных, заложников, политических врагов рейха и просто людей, которые, по мнению нацистов, не имели права на дальнейшую жизнь.
В пересыльном лагере возле поселка Зеленая Гора, согласно обнаруженным документам, были расстреляны 1160 заключенных. Это были поляки, русские, чехи, словаки, французы, югославы, немцы и люди других национальностей.
Когда тяжелая самоходка капитана Чистякова и «тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Олега Васильченко приближались к лагерю, первое, что они увидели, — поднимавшийся дым.
Ворота были распахнуты, догорали бараки и щитовой дом, где размещалась охрана. Две многоместные армейские палатки тоже пытались сжечь, но влажный брезент выгорел лишь кусками, тлела солома, служившая подстилкой для заключенных. Между бараками лежали мертвые тела в знакомых полосатых робах, но их было немного.
— А где остальные? — спросил Чистяков.
— Там, за лагерем, — показывали направление все трое заключенных, сидевшие на броне самоходки вместе с десантниками.
За лагерем, в низине, обнаружили ров, заполненный расстрелянными людьми. Капитан Чистяков воевал с мая сорок второго, повидал многое.
Все произошло совсем недавно. Часть заключенных расстреливали, возможно, в тот час, когда танки и самоходки вступили в бой с немецким заслоном возле аэродрома.
Следы на снегу были совсем свежие, кровь не везде успела застыть. В том месте, где стоял пулемет, из которого расстреливали заключенных, снег растаял до земли на площадке в несколько квадратных метров. Сотни горячих гильз, пламя, бьющее из ствола, и раскаленный ствол растопили его, обуглили траву.
Во рву началось какое-то шевеление. Расталкивая мертвых, пытались выбраться уцелевшие. Им помогали вылезти из ямы, кого-то перевязывали, наливали трофейный ром, отдавали старые бушлаты, куски брезента. Десантники вытряхивали из вещмешков запасное белье, полотенца, портянки — все, что могло согреть окоченевших заключенных. Мороз был не сильный. Но холодный сырой ветер продувал изможденных людей насквозь. Многие садились на снег, другие что-то бессвязно рассказывали, некоторые плакали.
— Русские есть? — выкрикнул Чистяков.
— Есть, — поднялся рослый, казавшийся еще более худым и костлявым, человек неопределенного возраста. — Красноармеец Зосимов, восемьсот одиннадцатый стрелковый полк, Западный фронт.
— Строй всех уцелевших и веди к лагерю. Здесь вы померзнете. Кто не может идти, подвезем на броне.
Группа, человек пятнадцать, медленно потянулась к лагерю. Командир «тридцатьчетверки» Олег Васильченко, закончивший два месяца назад танковое училище, застыл возле рва.
Он не мог отвести взгляда от груды тел. Ближний к краю заключенный лежал с запрокинутой головой, рот был широко открыт в жуткой неживой улыбке. Его сосед словно подмигивал танкисту прищуренным глазом, второй был выбит. На спине одного из расстрелянных отпечаталась строчка рваных выходных отверстий, но крови было немного.
— Дошли бедолаги, крови почти не осталось, — сказал заряжающий из экипажа младшего лейтенанта. — Закуришь, Олег?
Командир машины молча кивнул, а сержант-заряжающий, поднося зажигалку, сочувственно предложил:
— Поехали отсюда, Олег. Нечего тут топтаться.
— Нечего, — послушно согласился огорошенный зрелищем москвич Олег Васильченко, которому недавно исполнилось восемнадцать лет.
Каких-то несколько месяцев назад он заканчивал десятый класс. Мама пекла пирожки с картошкой, а на Первое мая ездили с классом за город, где Олег впервые осмелился поцеловать свою девушку. Она пишет, что любит и ждет его, а здесь этот ров, забитый мертвыми телами. И запах чего-то кислого, неживого.
Десантники натянули остатки одной из палаток, затопили печку. Небольшими кусочками кормили заключенных, а Никита Зосимов, красноармеец давно не существующего восемьсот одиннадцатого стрелкового полка, простуженным голосом рассказывал, что происходило в лагере в последние дни.