«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
Шрифт:
Отрикошетил, ударил в рубку (спасла броня толщиной девять сантиметров) и закрутился юлой на вытоптанном снегу. Два других снаряда прошли мимо, а выстрелить четвертый раз самоходной гаубице не дали.
Шестидюймовый фугас «зверобоя» взорвался в нескольких шагах от «Веспе», смял десятитонную машину, загорелся двигатель.
Если с «Веспе» удалось справиться довольно быстро, то оба танка хоть и замедлили ход, но открыли беглый огонь из своих 75-миллиметровых удлиненных пушек.
Десантники, офицеры прокуратуры и СМЕРШа,
Оба «панцера» не рисковали приближаться, но «зверобой» Чистякова поймал еще один снаряд, которым тяжело контузило молодого стрелка-радиста. Осколочными снарядами был убит один из офицеров СМЕРШа и тяжело ранены двое санитаров.
Неизвестно, чем бы закончился бой, но колонна внезапно развернулась и спешно ушла на запад, оставив горящую самоходку «Веспе» и несколько убитых эсэсовцев.
Командир самоходно-артиллерийского полка Пантелеев вышел в очередной раз на связь. Хотя подполковник знал Чистякова еще со времен училища и продвигал по должности как способного командира, на этот раз с трудом скрывал раздражение.
— Ты долго там околачиваться будешь? Под Кюстрином бои идут, а твоя рота неизвестно чем занимается.
— Особисты приказали находиться в освобожденном лагере. Связывайтесь с ними. — И в свою очередь перешел в наступление: — Товарищ подполковник, ремонтников никак не дождемся. Машина Тырсина без ведущего колеса стоит, сварка требуется.
— Я договорился с танкистами. Они выслали ремонтный взвод. Помогут и вам.
На этом разговор закончился, а капитану Чистякову весь следующий день пришлось сопровождать особистов и политработников.
— Ты ведь заключенных освобождал? — спрашивали его.
— Не успел я никого освободить, — с досадой отмахивался двадцатидвухлетний капитан Александр Чистяков. — Немцы почти всех перестреляли. Более сотни человек собрал, а остальные во рву лежат. И еще человек семьдесят возле дороги расстреляли.
Прибывшие бойцы из комендантской роты и санитары вытаскивали из рва тела расстрелянных. Газетчики щелкали затворами фотоаппаратов. Офицеры военной прокуратуры составляли акт о массовом уничтожении военнопленных.
Пожилой военюрист с тремя большими звездами на погонах опрашивал Чистякова.
— Значит, вы первые прорвались к лагерю?
— Выходит, так. Моя самоходка и танк лейтенанта Васильченко.
— А тех, кто расстреливал, не успели застать?
— Нет, товарищ полковник. Если бы застал, на гусеницы бы намотал.
Юристу было за пятьдесят. Худой, с морщинистым угловатым лицом, он курил папиросы «Казбек» и с любопытством рассматривал молодого капитана.
— Тебе сколько годков, сынок?
— Двадцать два, товарищ полковник. А что?
— Ничего. Закуривай папиросу. А у меня сыну
— С мая сорок второго. Сначала в артиллерии, затем военное училище в Челябинске закончил. На «зверобоях» с Курской дуги.
— Значит, никого из охраны не застал?
— Я нет. А ребята-танкисты, которые колонну догоняли, перебили оставшихся охранников. Танк потеряли, фаустпатроном сожгли. Командир, лейтенант Васильченко, погиб и наводчик. Они вместе с десантниками несколько заключенных успели спасти.
— Понятно. Я их опрошу.
Чистяков написал рапорт, в котором изложил все события.
— Ладно, иди, отдыхай, — пробежав лист бумаги, сказал юрист.
— Мне только и отдыхать! Одна машина подбитая в поле торчит, другая аэродром охраняет. Из полка по рации допытываются, почему в тылу отсиживаюсь.
— Завтра отпущу. А пока отдохни. Война не скоро кончится.
И состоялся еще один разговор, с красноармейцем Зосимовым Никитой. Десантники переодели его в военную форму, он остался в отделении и к особистам идти не хотел. Попросил Чистякова:
— Возьмите меня к себе, товарищ капитан.
— Как я тебя без документов возьму? Тебе в особый отдел идти надо, проверку пройти, они решат, что с тобой дальше делать.
— Снова в лагерь загонят. Начнут допытываться, почему на фрицев работал, не сбежал, в подпольной деятельности не участвовал. Возьмите, товарищ капитан! Насиделся я в лагерях досыта. Иначе только и остается, что сбегать и к любой воинской части прибиваться. Вы-то хоть меня знаете. Я в бою двух эсэсовцев прикончил. Одного задушил, а другого ножом в брюхо.
— Где автомат взял?
— Ребята-десантники дали. Сержант говорит, если Чистяков разрешит, мы тебя к себе возьмем.
— Добрые ребята, — усмехнулся Александр. — Всех готовы пригреть.
— Не всех. Они же видят, понимают человека. И вы человек душевный. Посоветовали, поговори, мол, с капитаном, он тоже поймет. В самоходном полку своя десантная рота, она вам подчиняется.
— Не мне, а командиру полка.
— А подполковник вас уважает. Вы с ним с сорок третьего воюете. Обузой вам не буду, а злости на фрицев у меня хватает.
— Все ты про меня знаешь. А я вот про тебя ни хрена. Может, ты полицай переодетый.
Никита отрицательно замотал головой:
— Меня бы свои задушили.
— Ладно, пойдем, поговорим. Только не бреши, как ты в немецких лагерях против фрицев героически боролся. Не поверю.
— Как было, так и расскажу.
Никита Зосимов, девятьсот двенадцатого года рождения, после окончания срочной службы в тридцать шестом году вернулся в свою деревню. Женился, родил двух дочерей. Работал в колхозе конюхом, а в июне сорок первого снова был призван в армию. Но уже на войну.