Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
Северус не помнил, каким он был… тогда, овладевая любимым телом по-звериному жестоко, и это непредсказуемое помрачение рассудка более всего пугало его. Сам он не помнил об анг`бысх` ничего, и потому, вроде бы, беспричинные психосоматические нарушения пугали его больше всего. Он терпеть не мог омрачения своего оплота - единственного навигатора в море жизни - рассудка чем или кем бы то ни было. А о травке не осталось ни одного, даже слабенького воспоминания, равно, как и о предыдущем странном, бездумном валянии в травах, как всегда, дикорастущего куша.
– Наверняка, это нервное и физическое истощение… так неожиданно, так страшно
Напился-то кровушки, вот и легко ему, Севу, теперь.Сам же левитировал не сопротивляющегося, легко висящего в воздухе брата с лёгкостью, которая ещё полчаса назад была для него недостижимой.
… Брата, никогда не сопротивляющегося…
… - Не всё так уж плохо, Северус, северный ветер мой, возлюбленный, отрада души моей, свеча, освещающая душу мою.
Квотриус уговаривал брата после итогового кровопролитного для обеих сторон сражения в стойбище х`васынскх` племени Х`ынгу.
Оно закончилось массовым жестоким насилием над женщинами всех возрастов, включая и сильно беременных, у которых после множественных изнасилований случались выкидыши, и они истекали кровью, но никто не удосуживался прекратить их муки ударом пуго, и беззубых старух, и совсем юных девчушек, не годящихся ещё даже в невесты для самих самцов гвасинг, перепачкиваясь их девственной кровью. Да и над молодыми мужчинами - единственными, кто оставался в стойбище гвасинг из защитников - поиздевались вдоволь. Сначала, привязав к деревьям, поджаривали им пятки и резали, кололи пуго. А потом, когда жертва не выдерживала пытку молча, а начинала кричать, отвязывали мужчину и грубо имели по очереди.
Легионеры - такие же, в целом, по образу мыслей, дикари, как и гвасинг, только что полукровки, а то и вовсе вольноотпущенники, распалённые невиданной прежде храбростью варваров, сражавшихся за своих женщин и детей у входа в их дом - шатёр, ещё и не то пытались вытворять с ранеными пленными. Размалывали кисти воинов в тяжёлых жерновах, вспарывали животы, выпуская внутренности, но, опять-таки, не добивая и много ещё чего вытворяли противоестественного, но умолчим об этом из соображений современной, так называемой «гуманности».
Как маггловский чёрт из табакерки, подскакивал Снепиус Северус Малефиций, видно, сбрендивший на почве постоянной войны и насилия, и прекращал жестокие «игры» солдат. Когда он успевал вовремя, то прекращал издевательства в самом зачатке, спасая исколотого пуго, но не до смерти, раненого юношу - воина. Когда было поздно - добивая жертву пыток и издевательств своим странным, длинным, тонким, каким был на вид сам сын полководца Снепиуса, мечом.
Позже солдаты обжирались до отвала мясом уведённых овец и оппивались жгучей водой, которой, правда, в этом племени найдено было немного - много меньше, чем у прошлых гвасинг. Это было сразу после всеразличных, прерванных, к сожалению, на самом интересном месте, «развлечений» и делёжки трофеев в добавку к тем, что были разделены вчера. Распалённые неистовством битвы и насилий, солдаты рассказывали друг другу жуткие истории о мгновенном появлении из воздуха проклятого чародея без палочки даже своей волшебной. Видно, великий чародей этот Снепиус Северус Малефиций.
С
Он тоже, сколько мог, разгонял насилующих женщин легионеров, крича: «Распять!» и тем причиняя жуткую, словно всё тело изранили тьмой толстых, острых иголок, разом загнав их под кожу, боль. Она продолжалась до тех пор, пока не дававший молодой крови взыграть как следует, маг не заканчивал волхву свою словами «закончить чародейство», таким желанными для «распятого».
В общем, если бы не богатые, поистине многие и многие трофеи рабынями; молодыми, спасёнными Северусом Малефицием, рабами, хоть и пораненными, но ничего - ещё как миленькие побегут за квадригой Господина, если жить захотят; и серебром с камнями и жемчугами да ещё роскошной рухлядью, солдаты совсем обозлились бы на сыновей Снепиуса. Ишь, позабавиться, как следует, не дали с бабами да парнями, и все такие симпатичные, желанные. Одного солдата Северус Малефиций вообще убил за то, что тот жерновами баловался. Подумаешь, ну сдох бы тот варвар от боли, дак ведь приятно причинять её! Сам-то военачальник был хорошим, понимающим мужиком, а вот сыновья у него - попросту полное говнище.
И братьям - любовничкам всенепрененнейше устроили бы по очерёдке тёмную, сломав что-нибудь не особо нужное, так, пару - тройку рёбер, да носы. Особенно досталось бы Квотриусу Малефицию - его, может, даже долбанули бы в зад по разику. А неча Распинать, когда на бабу залез, прям будто преступление какое совершил. А всего лишь решил побаловаться с девчоночкой невинной, сладенькой.
Теперь же, после многочисленных аппараций и общей утомлённости после тяжёлого сражения, Северус впервые за свою сознательную жизнь жаловался. Снейп жаловался Квотрису на неблагодарную судьбину - и как занесло его в это время, и как затащило в этот ад маггловский беспощадный. Развезло Снейпа с горя всего после полу-рога ышке бяха - столько выпивки Малефиций приказал раздать каждому легионеру, а ежели ещё найдут, то нашедшим сверх пойдёт, то не в счёт, не общее.
Но Северусу больше жгучей воды и не надо было - он, по-детски прижавшись к тёплому боку Квотриуса и сжавшись в комочек, в позу эмбриона, обнимал лежащего рядом младшего брата за шею и горевал тихо, сам с собою, ведя беседу по-английски, словно бы диалог с незримым, добрым, но из-за своего почти пожизненного проклятия таким одиноким, непонятым до конца никем, кроме него, Сева, Ремусом.
– Вот, Рем, такие дела… Выходит, я его только на рапиру наколоть-то в итоге смог, а такой хорошенький мальчонка был, хоть и дикарь - тебе бы точно понравился…
Да не об этом я, только смелый он очень был… А когда я ему ногу распорол пуго, ну это кинжал такой, поясной, да не в нём, пуго, дело…
Ты только послушай, Рем - он же на меня… так глазами блеснул, а глаза у него, как у брата, Квотриуса, любимого моего…
Да что, ты разве не помнишь? Я уж говорил тебе обо всём…
А это парнишка такую боль впервые в жизни почуял - ему же не больше шестнадцати, он только год ещё, как воин… Верно, и в сражениях-то ещё не бывал… А ненавистью глазёнки так и кипят… Ей-Мерлин! Ну, что «что дальше»? Разве неясно?