Звезда Авроры

Кристофф Джей

Я вижу.

Лежу на спине и вижу потолок. Он белый, и какие-то кабели по нему плетутся, и где-то надо мной свет, от которого глаза болят. Я поднимаю руки, как было во сне, и почти удивляюсь, что вижу пальцы.

Но сны – снами, а имя свое я вспомнила. И помню свою семью. Я была в составе третьей транспортировки колонистов на Октавию III. Прогресс!

Может, я на Октавии, а это идет процесс выхода из заморозки?

Смотрю в потолок, щурясь на свет. Где-то рядом витают еще воспоминания, кажется, чуть-чуть – и достану их рукой. Может, если притвориться,

что я смотрю вот сюда, в другую сторону от них, они потихоньку выползут. И тут я на них напрыгну.

Так что я пытаюсь думать о другом и решаю повернуть голову. Пробую влево – кажется, оттуда шел мужской голос. Ощущение – как у силача из видео, когда он тянет одной рукой здоровенный погрузочный дрон, и я преодолеваю его инерцию, каждый атом самой себя вкладывая в это усилие. Ощущение невероятно странное: безмерное напряжение, когда вообще ничего не чувствуешь.

Мои усилия вознаграждаются видом стеклянной стены, матовой до половины человеческого роста. Парень находится на той стороне, мечется туда-сюда, как зверь в клетке.

У меня в мозгу словно происходит замыкание от попытки обработать сразу много информации.

Факт: Он до ужаса потрясный.

Точеный подбородок, растрепанные светлые волосы, задумчивый взгляд и идеальный шрамик через правую бровь – ну милота невозможная. Этот факт сразу занимает в моих мыслях видное место.

Факт: Он без рубашки. Этот факт тут же начинает борьбу за место Самого Важного и, похоже, очень даже входит в сферу моих интересов.

Каковы бы они сейчас ни были.

Где бы я сейчас ни была.

Однако минуточку, минуточку, дамы и господа и все остальные. Тут у нас новый претендент на Факт Столетия. Все другие факты прошу чуть подвинуться.

Факт: Матовое стекло, конечно, все интересные подробности скрывает, но сомнений тут быть не может. Мой таинственный незнакомец расхаживает за ним без штанов.

Жизнь стремительно налаживается.

Он хмурится, наилучшим образом демонстрируя бровь со шрамом.

– Это ж целую вечность ждать! – говорит он.

• • • • •

– Это ж целую вечность ждать! – вновь жалуется стоящий передо мной мужчина. Мы стоим в очереди на криозаморозку, нас сотни, и пахнет здесь как в промышленной химчистке. У меня в животе бабочки пляшут – но это не от нервов, а от волнения. Меня для этого момента тренировали годами. Я за свою стажировку дралась когтями и зубами. И заслужила.

С мамой и сестренкой Кэлли я попрощалась вчера, и это была самая тяжелая часть отлета – куда тяжелее других. После истории с Патрис я с папой не говорила и не знаю, кто из нас что скажет, когда мы увидимся. Сама Патрис ведет себя нормально – отправила мне несколько справочных документов, которые надо прочитать, все очень дружелюбно и профессионально. Но почему из всех, кого можно было, отец выбрал женщину,

которая будет моим инструктором?

Спасибо, папочка, еще раз.

Я постепенно продвигаюсь к началу очереди. Через минуту мне идти в душевую, где я натру себя до блеска, натяну тонкий серый комбинезон и шагну в капсулу. Нас сперва отключают, а дыхательные и питательные трубки вставляют уже потом.

Девушка в очереди за мной, с виду моих лет, ужасно нервничает, взгляд мечется по всему помещению, будто отскакивая от предметов.

– Привет! – говорю я, пытаясь улыбнуться.

– Ну, привет, – отвечает она, и голос дрожит.

– Специализация? – пытаюсь я ее отвлечь.

– Метеорология, – отвечает она, улыбнувшись слегка застенчиво. – Я на погоде помешана. Потому что выросла во Флориде, которой достались все погодные условия.

– А у меня исследование и картография, – говорю я. – Отправляться туда, где еще никто не бывал, – что-то в этом роде. Но на базе тоже буду торчать много, так что можем тусоваться вместе.

Она наклоняет голову, будто я что-то очень странное сказала, и все вокруг трясется, ежится, где-то мелькает свет как в стробоскопе. Девушка закрывает глаза от вспышек, а когда открывает снова, правый глаз у нее другой. Виден зрачок, черный край радужки, но там, где левый у нее карий, правый стал чисто белым.

– Эшвар, – говорит она шепотом, глядя будто сквозь меня.

– Чего?

Тот нытик перед нами шепчет это слово:

– Э-э-эшвар.

Я оборачиваюсь к нему – и у него правый глаз побелел.

– Что это значит?

Но ни он, ни она не отвечают; только снова шепчут это слово, и оно расходится по очереди в обе стороны, как лесной пожар.

– Эшвар.

– Эшвар.

– Эшвар.

С горящим глазом она тянет к моему лицу дрожащие пальцы, желая прикосновения.

• • • • •

А вот и прикосновение. Раз уж осязание вернулось ко мне, могу смело заявить: у меня все так болит – я даже не знала, что такую боль уже изобрели.

Накрывает очередная волна боли, унося прочь последние воспоминания-не-сон и сообщая, что мое тело вряд ли в лучшем состоянии, чем голова. От меня осталось только тяжелое дыхание, поскуливание ободранной глоткой, давящие спазмы, не жизнь – существование, пока боль не начинает медленно стихать.