Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
Шастунов сделал протестующий жест.
— Пусть будет так, — продолжал Бриссак. — От имени шевалье я должен сказать вам одно. Не старайтесь сегодня увидеть женщину с чёрными глазами и берегитесь её.
Арсений Кириллович побледнел. Он знал только одни чёрные глаза, и они преследовали его во сне и наяву… Глаза Лопухиной.
— Я хотел вас просить об одном, — услышал он голос виконта. — Скажите, где я могу увидеть князя Василия Лукича Долгорукого? У меня есть письмо от почтённого отца Жюбе, притом мы с ним старые знакомые. Вот ещё письмо от вашего посланника в Париже его отцу, канцлеру.
Шастунов был очень взволнован, тем не менее он любезно сообщил виконту, что лучше всего ему обратиться к резиденту французского двора Маньяну и вместе с ним поехать
Виконт поблагодарил и, вставая, добавил:
— Нам ещё о многом надо будет переговорить, дорогой князь. А теперь, до свидания. — И он ушёл, оставив Арсения Кирилловича взволнованным и потрясённым его загадочными предупреждениями и необъяснимой осведомлённостью.
Не успел виконт переступить порог, как Василий принёс князю записку.
— Берегитесь чёрных глаз! — крикнул Бриссак, увидя записку, и с поклоном исчез.
Записка была от Лопухиной. Она звала князя непременно зайти сегодня. Шастунов несколько раз перечёл эту записку, потом поцеловал её и спрятал на груди.
X
Было пора. Князь Шастунов переоделся. Но всё время его не покидала смутная тревога, вызванная словами Бриссака… В бытность в Париже Арсений Кириллович познакомился на одном из придворных празднеств с шевалье Сент-Круа. Этот шевалье пользовался странной репутацией. Не то чернокнижника, не то колдуна. Почему-то шевалье обратил на молодого князя внимание. Князя тоже что-то странно привлекало в этом кавалере, всегда холодном, сдержанном, казалось, чуждом всем страстям. Они сблизились. Осторожный и сдержанный, Сент-Круа мало-помалу овладел волей молодого князя. Он говорил ему о всемирном братском союзе, цель которого — свобода народов и борьба со всяким произволом и деспотизмом. Он говорил о равенстве людей и сопровождал свои слова странными и зловещими предсказаниями. Часто среди весёлых празднеств в Версале он становился мрачен и задумчив.
— Юный друг, — говорил он князю, — глядите на этих людей, таких гордых, прекрасных, считающих себя выше всех, как будто весь мир создан для их удовольствия. Их дети, их внуки кровью расплатятся за них…
Несколько раз Шастунов бывал у шевалье. Однажды, ещё до получения от отца приказания возвращаться в Россию, Шастунов был у него. На прощанье шевалье, пожимая руку, сказал:
— Вы завтра или послезавтра выезжаете в Россию на бракосочетание вашего императора. Если б я мог, я задержал бы вас, вы поспеете не к свадьбе. Вас стережёт судьба… Но если что возможно будет сделать — мы сделаем. Жаль, что вы уезжаете так рано. Ещё немного, и вы познали бы свет истины.
— Но я не собираюсь ехать, — ответил Арсений Кириллович, непонятно смущённый словами Сент-Круа.
Шевалье улыбнулся.
— Но, однако, вы уедете, — проговорил он.
На следующий день Шастунов получил письмо от отца. Он был поражён. Он вспомнил предсказанную шевалье смерть молодой красавицы маркизы д'Арвильи, вспомнил, как на одном балу, в игре в фанты, когда шевалье Должен был изображать пророка, он предсказал молодому графу де Ласси смерть от лисицы… Через неделю граф на охоте за лисицей упал с лошади и разбил себе голову… О предсказаниях шевалье ходили целые легенды; в обществе его несколько боялись, потому что его предсказания всегда были зловещи.
А между тем все слова его дышали благородной жаждой свободы и глубоко западали в душу Арсения Кирилловича; все его поступки отличались высокой добротой.
Накануне отъезда князь пришёл попрощаться к шевалье.
— Итак, вы уезжаете, — сказал Сент-Круа. — Ну, что ж! Судьба ведёт вас вперёд. В трудную минуту вашей жизни я постараюсь вас предостеречь через кого-нибудь и помочь вам. Вы молоды и потому самонадеянны. Но не пренебрегайте предостережениями, полученными от меня. Может быть, мы ещё свидимся. Помните одно: я буду следить за вашей судьбой.
Взволнованный и искренно тронутый, Шастунов поблагодарил шевалье и на другой
Всё это вспомнил Арсений Кириллович, и предупреждения Бриссака принимали в его глазах особое значение. Но бояться чёрных глаз! Этих глаз, полных сладостных обещаний!.. Глаз, очаровавших его, смотревших на него с такой томной негой…
Он вынул письмо и ещё раз прижал его к губам.
Он поехал в полк и оттуда с назначенным отрядом, в состав которого вошёл ещё офицер, прапорщик Алёша Макшеев, к девяти часам был уже на месте назначения, в Мастерской палате в Кремле, где обычно происходили заседания Верховного тайного совета.
Огромные залы кремлёвского дворца были переполнены народом. Верховники, чтобы по возможности придать своему решению характер общего избрания, пригласили не только высших сановников, но и простое шляхетство, то есть служилое дворянство, до чина бригадира.
Все с нетерпением ждали появления верховников. Глухое раздражение чувствовалось в толпе ожидающих. Высшие чины и знатные люди были обижены поведением верховников, третье сословие — шляхетство — считало себя вправе тоже выразить своё мнение при решении такого важного вопроса. Потом, несмотря на строгую тайну, соблюдаемую верховниками, уже сделалось известно, что верховники что-то затеяли к перемене государственного строя. Распространению этих слухов способствовал Ягужинский, конечно, имевший сведения от своего тестя — канцлера. И духовенство, и генералитет, и шляхетство — все боялись, что при дележе самодержавной власти они будут обделены, и при этом чувствовали себя совершенно беспомощными, во власти Верховного тайного совета. По приказанию фельдмаршалов внутренние покои заняли караул лейб-регимента и рота кавалергардов. Вокруг дворца тесным кольцом стояли преображенцы и семёновцы. Собравшиеся во дворце чувствовали себя под стражей. В то же время среди верховников происходили некоторые разногласия. Князь Дмитрий Михайлович настаивал на том, чтобы всем собравшимся объявить вкратце кондиции и сообщить о дальнейшем их развитии, согласно выработанному им проекту, Голицын имел в виду особенно шляхетство.
— Нельзя скрывать это дело, — говорил он, — пусть шляхетство видит, что не о своей выгоде заботимся мы. Скрывая, мы умножим дурные и тревожные слухи. Мы наживём себе врагов вместо того, чтобы найти союзников.
Против этого возражал Василий Лукич. Он указывал на то, что шляхетство может сразу представить свои требования и не согласиться на предложенные.
— Теперь не время обсуждать все подробности, — закончил он. — Будет время, когда мы уже заручимся согласием государыни обсудить всё вместе со шляхетством. Раз будет согласие государыни, никто не посмеет спорить с нами.
Это мнение одержало верх.
Фельдмаршалы решительно объявили, что они ручаются за полное спокойствие Москвы.
Князь Шастунов, расставив во внутренних покоях посты, из любопытства прошёлся по залам. Издали он увидел французского резидента Маньяна в шитом золотом камзоле и рядом с ним тёмную фигуру Бриссака. Бриссак приветствовал его любезной улыбкой. Около них стоял генерал Кейт [22] , Яков Вадимович, как его звали, шотландец по происхождению. Навстречу князю попался капитан Сумароков. Он дружески пожал руку Арсению Кирилловичу. Но по его лицу Шастунов заметил, что он чем-то расстроен. Сумароков был действительно расстроен. Он был обижен тем, что командование караулом лейб-регимента в такой ответственный день было поручено не ему, а младшему чином Шастунову. В этом Сумароков не без основания видел некоторые признаки недоверия. Он сопоставил с этим пренебрежительно — недоверчивое отношение верховников лейб-регимента. А ведь он был адъютантом Ягужинского. Шастунов тоже был немного удивлён этим.
22
Кейт Джемс — шотландец, находившийся на русской службе. С 1730 г. — подполковник Измайловского полка, затем фельдмаршал.