Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
Тяжёлой поступью через залу проходил высокий генерал в сопровождении молодого гвардейского капитана.
— Это князь Юсупов, [23] подполковник Преображенского полка, Григорий Дмитриевич, — торопливо произнёс Сумароков.
Бледное, решительное выражение лица князя Юсупова с чёрными, небольшими острыми глазами, слегка выдающимися скулами поразило Шастунова. Он с невольным любопытством следил за этой высокой фигурой. Князь Юсупов своей тяжёлой походкой прямо шёл в залу, где совещались верховники. За ним последовал и адъютант. К удивлению Шастунова, перед князем Юсуповым часовые, поставленные
23
Юсупов Григорий Дмитриевич (1676—1730) — с 1726 г. — сенатор, с 1730-го — генерал-аншеф. При Петре II был главой Военной Коллегии.
— Все, все за них, — со сдержанной злобой произнёс Сумароков, следя глазами за уходящим Юсуповым.
— Разве дурно то, что они делают? — произнёс князь, в упор смотря на Сумарокова.
На лице Сумарокова появилась судорожная улыбка. Он махнул рукой и торопливо отошёл прочь. Тревожное настроение в зале росло.
Наконец верховники вышли к собравшимся. Глубокое молчание встретило их появление.
Князь Шастунов вышел в переднюю залу, согласно полученным им раньше инструкциям. Он остановился у большого входа, через который ему велено было никого не пропускать. Это был единственный вход, широкий и свободный, через который могли бы войти солдаты, и этот вход на всякий случай было приказано особенно охранять Шастунову. Очевидно, верховники не чувствовали себя очень спокойными. Они ожидали, быть может, какой-нибудь попытки со стороны цесаревны Елизаветы или их других врагов, как князь Черкасский или фельдмаршал князь Трубецкой. Но всё было тихо.
Шастунов сел в кресло, чувствуя себя страшно усталым. Он столько испытал за эти сутки, что просто голова шла кругом. Он незаметно задремал. Прошло около получаса, как его разбудили громкие крики, доносившиеся из внутренних зал:
— Виват императрица Анна Иоанновна!
Он вскочил с места.
Крики затихли, их заменили оживлённые голоса, движение, шум шагов. Присутствующие расходились с оживлёнными разговорами, обмениваясь впечатлениями.
Князь Шастунов заметил, что все были разочарованы и недовольны. И они имели основание быть недовольными. Повторилось то же, что было ночью. Почти в тех же выражениях, как и ночью, только перед большим количеством «чинов», Дмитрий Михайлович объявил о «поручении» престола герцогине Курляндской и просил на то согласия собрания. Собравшиеся выразили его криками:
— Виват императрица Анна Иоанновна!
Но о том, о чём они смутно знали и что надеялись услышать, — о новых условиях правления, — не было сказано ни одного слова…
XI
В душе Шастунова было одно желание — поскорее вырваться и лететь к Лопухиной. Дворцовые залы опустели. Все собравшиеся уже разъехались. Семёновский и Преображенский полки отпущены домой, отпущена была и рота кавалергардов под начальством капрала Чаплыгина, потом последовал приказ идти домой и наряду лейб-регимента, но остаться прапорщику Макшееву и Шастунову.
Уже стемнело, зажгли огни, а они всё ждали. Макшеев и Шастунов не знали, чем убить время, и оба не понимали, зачем задержали их. По их мнению, им нечего было делать. Но скоро их скука сменилась любопытством. Уже со двора вернули уезжавшего бригадира Палибина, заведовавшего почтами, что очень заинтересовало молодых
— Это в Коллегию иностранных дел — ответ немедля, это — по полкам, это — по заставам…
Он совал пакеты в руки курьерам.
— Духом, не медлить ни минуты.
— Ой, что-то будет, — со вздохом произнёс Макшеев. — Когда-то Бог приведёт выспаться!
Шастунов улыбнулся.
Сын богатейшего тульского дворянина Макшеев вёл безалаберный образ жизни: карты, лошади, женщины наполняли его существование. Был он смел, честен и благороден, но слыл в офицерской компании забубённой головушкой. Вторую неделю Шастунов был в полку и почти каждый день слышал, как Макшеев говорил:
— Когда-то Бог приведёт выспаться!
Но, видно, мечта юного прапорщика отходила всё дальше.
Заседание кончилось. Молодые офицеры вскочили с места и вытянулись, когда показались фигуры фельдмаршалов, а за ними и остальные члены Верховного тайного совета, усталые, взволнованные и торжествующие.
Фельдмаршал Василий Владимирович остановился около офицеров и своим отрывистым, резким голосом коротко приказал:
— Вы оба в ночь едете с князем Василь Лукичом в Митаву. В одиннадцать часов у Яузской заставы. Ни звука об этом никому. Тут ваша судьба, ваши головы и… Вы, поняли? Ни звука! — сурово добавил он, проходя дальше.
— В одиннадцать часов у Яузской заставы, — повторил, не останавливаясь, князь Василий Лукич. — Отдохните и соберитесь.
«Колдун, колдун», — пронеслось в голове Шастунова. Он вспомнил слова Бриссака. У него замерло сердце. А чёрные глаза?
Лицо Макшеева вытянулось.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — тихо проговорил он вслед верховникам. — Когда же выспаться! Ну, делать нечего, князь. Поедем в остерию. Уже девятый час, долго ли до одиннадцати. Ты, кстати, и живёшь там…
Но князь Шастунов отрицательно покачал головой.
— Мне надо ещё кое-кого спроведать, — возразил он.
Макшеев лукаво подмигнул ему.
— Ну, ладно, — сказал он, — однако ты, брат, ловкий. Кажись, только десять дней в Москве, а уж… Ну, как знаешь. Я слетаю домой, а оттуда в остерию. Мимо дома, чай, не проедешь; значит, свидимся.
— Да, да, я заеду домой, — рассеянно ответил Шастунов.
Они вышли вместе.
Был ясный морозный вечер. Охваченный разнородными чувствами, Арсений Кириллович ехал по улицам Москвы. Было пустынно. Последние дни Шастунову действительно казались сном. Странно, сказочно вдруг сложилась его судьба. Он ехал в Россию, готовый к обычной карьере знатного и богатого гвардейца, и вдруг сразу попал в кипень событий, необычайных для России событий, могущих повернуть самодержавную Русь на новый путь, светлый и свободный, на тот путь, о котором уже смутно мечтала Франция, о чём говорил ему Сент-Круа.
Шастунов чувствовал гордость, что судьба сделала его участником великого исторического события. К этому примешалось ещё чувство любви. Любовь вспыхнула в нём внезапно. Первая любовь! Катание, две — три встречи, взгляд — и всё было кончено для его сердца. Какое-то неизъяснимое очарование, какая-то непонятная власть притягивала к Лопухиной всех, кто только приближался к ней. Она обладала какими-то чарами, против которых никто не мог устоять. Кому удавалось протанцевать с ней — уже считал себя счастливым.