Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
— Кажется? Да, только кажется, — ответил он угрюмо. — Кажется также, что не сносить мне головы! Она с тревогой смотрела на него.
— Ни мне, ни твоему мужу, ни… да что говорить, — продолжал он в волнении. — Мой братец да этот старый чёрт Остерман вызвали сюда Бирона! Он теперь во дворце! Императрица сходит с ума из боязни за него!..
— Бирон, — воскликнула Лопухина. — Но ведь она!..
— Она сошла с ума, говорю тебе, — произнёс Рейнгольд. — Она впутала меня в это подлое дело. Не сегодня — завтра верховники узнают, что Бирон во дворце императрицы.
Лопухина молчала, подавленная.
— Ты только пойми, — продолжал Рейнгольд. — Если верховники узнают, что я посылал брату письмо, что я нанимал помещение для Бирона, что я встречал его… Я чужой теперь здесь… Дмитрий Михайлович ненавидит иноземцев… Что же будет!..
И он продолжал говорить, высказывая Лопухиной всю свою злобу на брата и Остермана. Говорил о том, что императрица решила начать беспощадную борьбу с верховниками, что дело может дойти чуть не до междоусобицы, что он сам каждую минуту может быть арестован, если случайно всё откроется, что он теперь боится оставаться дома…
— Отчего ты скрывал это раньше? — с упрёком спросила Лопухина. В эти минуты в её душе воскресли в полной силе вся былая нежность и любовь к Рейнгольду. Он стал ей бесконечно дорог при мысли, что ему грозит смертельная опасность.
Рейнгольд безнадёжно махнул рукой.
— К чему было говорить! — сказал он. — Всё кончено! Разве можно скрыть приезд Бирона? Она поместила его с сыном в своих апартаментах. Она обезумела от любви и ярости. Она готова на всё, и она влечёт нас всех к гибели!..
Рейнгольд опустился на низенький табурет и закрыл лицо руками. Лопухина наклонилась к нему и нежно обняла его.
В эту минуту послышались в соседней комнате чьи-то уверенные шаги. Это не были шаги лакея, не смевшего входить без зова. Только три человека могли так уверенно входить в её красивую гостиную. Рейнгольд. Но он здесь. Муж. Но она хорошо знала его тяжёлые шаги, сопровождаемые бряцаньем шпор. Шастунов!
Эти мысли мгновенно пронеслись в её голове. — Рейнгольд, Рейнгольд, — торопливо зашептала она. — Это Шастунов. Адъютант фельдмаршала Долгорукого. Ты очень расстроен, уйди… Туда, через спальню, ты знаешь? Я не хочу, чтобы вы встречались, теперь опасно…
И она толкала Рейнгольда к противоположной двери.
«Шастунов? Соперник? Новый враг? Я могу погибнуть…»
Мысли вихрем налетели на Рейнгольда.
— Я напишу, я, может быть, что-нибудь узнаю, — говорила Лопухина. — Уйди же.
Рейнгольд и сам думал, что лучше не встречаться с Шастуновым. Быть может, Шастунову всё известно. Быть может, уже отдан приказ об его аресте.
Животный страх охватил Рейнгольда. Он вспомнил о своих брильянтах. «Я ещё могу убежать в случае опасности». — И, бросив на Лопухину выразительный взгляд, он поспешно вышел.
Ещё не перестала
Когда вошёл Шастунов, Лопухина с обычным видом сидела в кресле.
— А! Это вы, князь? — приветливо произнесла она.
— А вы ждали другого? — ревниво спросил Арсений Кириллович, целуя её руку.
— Это скучно, князь, — возразила Лопухина. — Сводитесь сюда и рассказывайте, что нового? Как ваша служба, что поделывает ваш фельдмаршал?
Стоя за занавеской, Рейнгольд напряжённо слушал.
— Ах, что мне служба! Что мне фельдмаршал! — воскликнул Шастунов. — Разве в этом моя жизнь!.. Вы знаете!..
Но Лопухина, всё ещё под впечатлением Рейнгольда, быстро перебила его:
— Мне надоел, наконец, траур. Мне скучно. Правда ли, что императрица хотела, чтоб коронование было теперь же, а Верховный Совет отложил церемонию до апреля?
— Я ничего не слышал об этом, — угрюмо ответил Арсений Кириллович. — Неужели в эти дни вы только и думали о предстоящих балах? — с горечью спросил он.
Лопухина нетерпеливо передёрнула плечами.
— А о чём ещё думать одинокой женщине? — с вызовом сказала она.
— Так вы одиноки, — тихо начал Шастунов. — Вы одиноки, несмотря на мою любовь?
Лопухина молчала.
— Я никогда не решался приблизиться к вам, — продолжал Шастунов, и его голос звучал сдержанной страстью. — Вы были для меня как солнце. Я только издали ревниво любовался вашей красотой… Я бы так и прожил. Но вы сами…
Его голос прервался. Его бледное, прекрасное лицо, горящие глаза, нежный, страстный голос опять покорили Лопухину. Со свойственным ей непостоянством она уже забыла о Рейнгольде. И странное чувство двойственности овладело её душой. Мгновениями ей казалось, что она видит Рейнгольда, слушает его голос. Лицо Шастунова делалось похожим на лицо Рейнгольда.
Она полузакрыла глаза.
— Зачем вы мучаете меня, — продолжал Шастунов, опускаясь на колени и беря её руку. — Ведь я так люблю вас, мне так тяжело. Ведь я мог иметь право верить в вашу любовь. Все эти дни я тосковал и ревновал. Ужели этот Рейнгольд, ничтожный и пустой…
Лёгкий скрип пола заставил Шастунова обернуться. Но в комнате никого не было. На одно мгновение ему показалось, что тяжёлая малиновая портьера колеблется. Но это было только мгновение. Он снова повернул своё страстно — молящее лицо к Лопухиной и опустил голову к ней на колени.