Звезда и шпага
Шрифт:
— А кого ты ждал? — пожал плечами Омелин. — Это в начале к нам целыми деревнями бежали, теперь же крестьяне свою силу почуяли. — Он решил сменить тему, она давно уже набила оскомину комиссару. — С восстаниями дела идут лучше. Сластин старается вовсю.
Об этом Кутасов знал и без него. Сержант Голов, вполне удачно справившийся с поставленной задачей, регулярно докладывал о деятельности особого отдела. Сластин, кроме контрразведки взял на себя и задачи прямо противоположные. А именно, занимался подрывной деятельностью в тылу врага. И с этой задачей он справлялся отлично.
— Ездил я несколько раз, — говорил
Куда пропала его уголовная манера говорить? Жаргон? Байковые словечки? Нет их, как не было. Теперь перед комбригом стоял настоящий офицер-разведчик. Славно работает Сластин, умеет ковать из любого материала настоящих бойцов.
— А что с московским подпольем? — поинтересовался Кутасов у Омелина.
— Сластин сообщил мне, что работа идёт, — пожал плечами комиссар, — но когда я пытаюсь уточнить, отвечать нормально не хочет. Вертится, как уж, он ведь у нас скользкий, что твой угорь.
— Это верно, — согласился Кутасов. Про московское подполье он спросил потому, что Голов уехал в Первопрестольную более месяца тому и вестей от него комбриг не получал. Надежды на то, что Омелин знает больше него, было мало, однако спросить всё же стоило, для проформы. — Хватит оттягивать неизбежное, Андрей, — теперь уже Кутасов сменил тему. — Пора к Пугачёву идти. Уговаривать не сворачивать на Дон.
— Давно пора, — кивнул Омелин.
И они покинули дом, в котором квартировали в Пензе. Пройдя по улицам до «царских палат», бывшей резиденции градоначальника, комиссар и комбриг поднялись по лестнице, всё ещё застеленной красной ковровой дорожкой. Правда, она была сильно истоптана сапогами, а чистить её было некому. Хотя бы потому, что всех слуг перевешали, как «Катькиных холуёв», те же, кому удалось сбежать, не собирались возвращаться к своим обязанностям. Перед залом, занимаемым Пугачёвым и его Тайной думой, топтались несколько десятков человек разных сословий, что именовались прежде подлыми, а теперь неэксплуататорскими. Значение этого слова никто не знал, да и просто выговорить его, могли немногие, что только придавало этому именованию значимости. Кутасов с Омелиным миновали их, игнорируя просьбы поговорить, и пройдя мимо шталмейстера, облачённого в ливрею с нереальным количеством золотого шитья, галунов и позументов, вошли в зал.
Вот резиденцию «императора» убирали регулярно и довольно чисто. Сам Пугачёв сидел в резном кресле, весьма похожем на трон. Его он возил с собой повсюду, от Авзяно-Петровских заводов до самой Пензы. Всюду устанавливали его в зале для приёмов, где бы он не находился, в деревенской ли хате, хорошем доме, вроде этого, или же просто в шатре посреди поля.
— С чем пожаловали, товарищи? — сказал «надёжа-царь». Слово это плотно вошло в лексикон пугачёвского войска, однако сейчас прозвучало оно как будто даже оскорбительно.
— О дальнейших планах у вас поинтересоваться, Пётр Федорович, — ответил Кутасов. — Когда армию на Москву двинем?
— Сначала на Дон, — ответил Пугачёв. — Поднимем Тихий Дон — и на Москву.
— Это смерти подобно, Пётр Федорович, — вскричал комиссар. — Ваша супруга успеет к тому времени собрать армию в несколько раз превосходящую нашу.
— Верно, —
— Сладко поёшь ты, — усмехнулся Пугачёв и многочисленная свита засмеялась вслед за ним, — да только и я не дурак. Вот говорите мне вы, товарищи, что неожиданность — наша главная сила. И потому поступлю я именно что неожиданно. Чего ждёт Катька, жёнка моя неверная? Что я на Москву или Петербурх армию двину, и потому перекроет все дороги на них своими генералами. А я вместо этого, на Дон пойду — и с Дона уже в таких силах вернусь, что всем небо с овчинку покажется.
— Но к тому времени поздно может быть, — настаивал Омелин. — У супруги вашей полков больше, чем казаков на Дону. К тому же, Пётр Федорович, на Яике, — он давно уже не называл реку Уралом, а казаков уральскими, хотя поначалу это было комиссару очень сложно, — не все за вами пошли, многие на сторону Катерины переметнулись после того, как только военная фортуна от нас отвернулась.
— На то намекаешь, комиссар, — покачал головой Пугачёв, — что не весь Дон за мною пойдёт. Согласен с тобой, не все мне поверят, да только больше будет честных казаков. Иных мне не надо.
— Но время, Пётр Фёдорович, время, — напомнил Кутасов. — Оно будет упущено. Я уверен, мы разобьём солдат вашей супруги, сколько бы она их против вас не выставила. Ведь на нашей стороне правда, а она всегда победит.
— Так за чем же дело стало? — перебил его Пугачёв.
— За жизнями казацкими, — ответил Кутасов, — и рабочих с крестьянами. Выставит жена ваша против вас полки, пойдём мы против них всей силой — с донцами плечом к плечу. И сколько же душ на поле останутся? Победа будет наша, но какой ценой?
— Войны без убитых не бывает, — сказал Пугачёв, но в голосе его не было твердокаменной уверенности, что звучала минутой раньше.
— Всё дело в их числе, — покачал головой Омелин. — А ведь нам после победы жить надо. Каково будет жить России без армии? Ведь соседи только и ждут, чтобы мы сами поломали сабли и выкинули мушкеты. Немцы и шведы, да и турки готовы вцепиться в нас со всех сторон. — Комиссар отлично помнил интервенцию восемнадцатого года, как ни был мал в то время, когда вся Европа тянула соки из России, урывая, кто столько успеет.
— К тому же, Пётр Фёдорович, — продолжал давить, почувствовав слабину, Кутасов, — после взятия Москвы Дон поднимется сам. Не надо будет вам идти на поклон, — он намеренно употребил столь дерзкий оборот, чтобы распалить Пугачёва, — к донским атаманам. Они сами придут к вам, на Москву. Склонят головы, увидев, кто подлинный царь на Руси.
— Головы склонят, — голос Пугачёва заметно изменился, став каким-то лёгким, мечтательным. Он уже представлял себе, что гордые атаманы донских казаков придут к нему, в Кремль, склонят головы перед ним, когда-то простым казаком Емелькой Пугачёвым. — А прикажу, так и вовсе на колени упадут, в ножки поклонятся.