Звезда и тень

Кинсейл Лаура

Сэмьюэл начал ходить вдоль огромного окна, выходящего на балкон.

Леда взяла чашку с кофе. Ее освещал только фонарь с красным бумажным абажуром, а также пробивался свет сквозь незадернутые наполовину венецианские гардины.

— Зачем ты вернулась? — спросил он. Она .размешала сахар.

— Потому что это неправильно. Я не должна уезжать.

— Я сказал тебе, что ты свободна. Ее губы упрямо изогнулись.

— И это неправильно.

— Ты должна была уехать, — гардины зашуршали, когда он задел их рукой, — черт возьми, я не могу… не могу обещать…

Уезжай отсюда! Ты не обязана быть со мной!

— Брак — это определенные обязательства, скрепленные торжественной клятвой. Не знаю, как я смогу поддерживать тебя в горе и радости, если буду на непреодолимом расстоянии.

— Это все комедия! И ты бы дала клятву, если бы знала, как все будет? Она встала.

— Это не комедия. Я не позволю тебе говорить так!

— Ты слишком великодушна! Прямо святая!

— Ты хочешь посмеяться? Ты забыл даже выразить чистосердечное сожаление, что я не та, на которой ты хотел жениться!

— Я не жалею об этом, — пробормотал он.

— Нет? Я полагаю, что ты просто решил использовать меня как замену. Как видишь, я тоже дошла до насмешки. Ты меня к этому вынудил. Надеюсь, ты удовлетворен!

— Я не жалею, — повторил он. — Я не жалею. Я люблю тебя!

Сэмьюэл почувствовал, как участилось его дыхание. Он словно завис над пропастью — бездонной пропастью, без всякой опоры.

— Но это ничего не меняет. Я не хочу, чтобы ты была здесь, на островах. Я не хочу, чтобы ты была в моем доме. Это ясно?

Он видел ее отражение в зеркале. Неподвижность. На лице ничего не прочесть. Пальмы за окнами издавали легкий шорох. Сквозняк раздвинул гардины, пробрался в комнату.

Она тихо заговорила.

— Дорогой сэр, я никогда не считала вас человеком неразумным. Но то, что вы говорите, мне непонятно.

— Забудь! Просто забудь!

Он прошел в спальню, проверил засов.

Коща она вошла, Сэмьюэл стоял в сумеречном свете фонаря, глядел на кровать с сеткой от москитов. Леда тихо сказала:

— Я не смогу. Не смогу забыть.

— Забудь! Оставайся или уезжай! Поступай, как хочешь!

— Я никогда не хотела уезжать. Я слишком люблю тебя, ты знаешь.

Он быстро взглянул на нее:

— Боже, где безупречность манер? Когда джентльмен признается в любви, — он сделал вид, что цитирует по памяти из какой-то книги, — то леди должна ответить уклончиво, чтобы он не выглядел полным идиотом.

Она смотрела на него, затем потупила взгляд.

— Ты думаешь, то, что я сказала, неправда?

— Зная все обо мне, ты не можешь это чувствовать. Леда продолжала смотреть в пол.

— Все, что я знаю о тебе, — замечательно. Он рассмеялся, громко, грубо.

— Вот как!

— Все, — повторила она.

— Ты знаешь, да? Она сказала тебе? Она подняла глаза, в них светилась нежность. Он почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Сэмьюэл не двинулся с места.

— Я люблю тебя.

— Это невозможно.

— Возможно.

Воздух с трудом находил путь в его легкие.

— Ты не должна это говорить. Я же сказал тебе, не должна…

Она упрямо подняла подбородок.

— Тем

не менее я говорю. Он хотел уйти.

— Ты лжешь, ты не можешь.

— Я не хочу спорить с тобой. Накануне нашего первого вечера после свадьбы леди Тэсс упомянула несколько вещей, которые казались ей важными, имеющими отношение к нашему… к нашему браку. Она сказала, что тебе это не понравится, я вижу, что это так. Я очень сожалею, если ты видишь во мне недостатки, но я считаю, что ничего из того, что она сказала, ничто из того, что я узнала, общаясь с тобой, не заставит меня чувствовать к тебе иные чувства, кроме уважения и заботы, — ее голос начал дрожать.

Внутри него что-то дрогнуло. Он протянул руку. Прижал Леду к себе.

— Даже это?

Он крепко поцеловал ее, сжимая изо всех сил, хотя знал, что ей больно.

Цветок на ее корсете смялся, источая пряный аромат. Его руки скользили по ее телу. Пальцы находили соблазнительные изгибы, кружили по ним, подминая бело-красную юбку.

Сэмьюэл был возбужден… Намеренная грубость, мгновенная страсть… Вторжение.

Он отпустил ее внезапно, как и схватил.

В полосах розового цвета она выглядела взъерошенной, но привлекательной, глаза широко открыты.

— Да, даже это, — она отвернулась, расправила юбку. — . Потому что я наполовину француженка. Француженка, понимаете ли. И я знаю, что ты будешь сожалеть, если намеренно причинишь мне боль.

Да, он сожалел. Он хотел гладить ее волосы, ласкать. Но сейчас не осмеливался даже коснуться ее. Она не захотела бы эгего. Сэмьюэл даже не пытался понять, какое ко всему этому имеет отношение то, что она наполовину француженка.

Это — Леда, которая болтает невинный вздор, упрямая, нежная, решительная, неразумная; знать все то, что сидит в нем, знать, кем он был, и называть его замечательным… И говорить, что любит….

«А если я испугаюсь?» — спросил Сэмьюэл однажды у Дожена, давно, очень давно. И японец сказал: «Испугаешься? Страх рождается от противостояния, от борьбы. Всегда иди по течению, не противодействуй».

Тогда он понимал. В борьбе иди вместе с врагом, познай его.

Но теперь он не понимал. Взглянул на Леду и почувствовал, как огонь внутри него гаснет, гаснет, не оставляя даже пепла… Ничего.

Она глянула на него через плечо:

— Я хочу, чтобы ты остался со мной сегодня. Как уязвим, как не защищен отель!

— Я подожду на балконе, пока ты переоденешься. По ее губам скользнула улыбка:

— Конечно, я недолго. Только несколько секунд. Он прошел в гостиную. Свет бумажного фонаря остался в спальне. За окном тихо покачивалась лампа, отбрасывая кружки света, скачущие по траве. В дальнем конце газона стояла парочка, следя за игрой световых узоров. Еще больше желтых полос упало на траву, когда Леда зажгла электричество в спальне.

Сэмьюэл видел, как белые фигуры официантов скользят вдоль столиков на веранде — с естественной грацией. Увидел и услышал, как китайский служащий ругается из-за того, что ему принесли воду со льдом вместо лимонного мороженого.