Звезда и тень
Шрифт:
Медленное умирание. Отстраненность желаний и сомнений, отстраненность от самого себя. Стать тенью и свободно парить в темноте.
Она почувствовала себя счастливой, слегка удивленной, когда увидела сетку над собой.
Сэмьюэла в спальне не было, но в гостиной чуть позвякивала посуда. Непричесанная, босая, она отодвинула сетку и пошла к двери в одной рубашке.
— Доброе утро, — сказала она нежно, только потом увидев Манало.
— Алоха, — гавайец, настоящий гигант по сравнению с китайцами, только что принес поднос с завтраком. — Алоха! Вот кушать, есть! Я должен вас отвести
Сегодня вечером он словно побывал в промерзшем океане. Лед жжет — кончики пальцев, разум. До потери всех чувств. До пустоты.
Свет в спальне потух, остались только покачивающиеся розовые фонари.
Он вернулся в номер, медленно вошел в спальню.
Леда опустила москитную сетку — бледный траур спускался с потолка.
Он использовал сетку как укрытие, чтобы она не видела его в темноте. Прислонился к стене.
— Сэр, — ее голос был тихим и мягким
— Спи! Я здесь, я не уйду.
Внутри бледной сетки появилась тень.
— Ты не собираешься ложиться?
— Спи, Леда, спи.
Она еще долго сидела. Его глаза привыкли к темноте, но он не видел выражения лица Леды. В конце концов она легла на подушку. Через два часа тихий смех и голоса на веранде и на газоне смолкли, лунный свет бледными лентами лег на пол спальни, а ее ровное дыхание сказало ему, что она заснула.
34
Леду разбудил шум прибоя, очень ясный этим ранним утром. Ветра не было. Бесконечно мягкий воздух Гаваев поцеловал ее кожу. За окном с откинутыми занавесками сверкали красные гроздья поинкианы на фоне зеленой листвы.
Сэмьюэл должен проследить всю цепочку — без спешки, внимательно. Кто же расспрашивал о нем? В Китай-городе все сочли бы странным, если бы он проигнорировал эти расспросы.
Потребовалось только несколько дней, и выяснилось, что след ведет к огромному баркасу, стоящему на якоре у маленького острова в Жемчужной бухте. Хорошо, что след не уходил на плантации, где затерялся бы среди постоянно прибывающих рабочих.
Тишина — это особенность Жемчужной бухты; тишина, аквамарин и серебристая рябь воды. Полугавайец-по-лупортугалец стал временным спутником Сэмьюэла. Это был один из тех рыбаков, которые не задают лишних вопросов и потом не раскроют рта. Он греб размеренно, шляпа глубоко надвинута на глаза. Через равные интервалы издавал глубокий вздох.
Лицо Сэмьюэла тоже пряталось в тени его шляпы, он рыбачил, глядя не столько на сам баркас, сколько на дорожки, ведущие к нему.
Его противники не приложили особых усилий, чтобы замаскироваться. Может быть, просто не чувствовали необходимости.
Они выбрали удачное место — хороший обзор бухты, даже ночью не проберешься незамеченным. На барже было четверо, еще трое, насколько ему известно, в городе. Неясно, сколько их всего.
Имя одного из них — Икено. Нет смысла гадать, настоящее ли оно. Японцы любят менять имена с легкостью, которая изумляет иностранцев: новое имя — знак нового жизненного предназначения.
Без сомнения, Икено изменит имя, если ему удастся соединить части Гокуакумы.
Ставки высоки, козырная карта достанется тому, у кого будет сатанинский "меч.
Люди
«Дело Дожена», — подумал Сэмьюэл. Он не знал, ни где спрятано лезвие, ни как и куда Дожен собирается его перенести. Сэмьюэл только представил убежище и тайный ход в горы.
Лезвие будет в его доме, который Леда обставляет со счастливой улыбкой, а Дожен изображает мастерового.
Все тихо, но все словно затаилось. Может быть, пройдет еще день. Или год. Когда-нибудь Дожен сделает свой ход — лезвие окажется в доме с названием «Вздымающееся море». А потом японец исчезнет.
Сэмьюэл из-под опущенных полей шляпы смотрел на баркас. Ненависть все еще не отпускала его. Ему было безразлично — в сохранности ли меч, он думал о том, считают ли охотники за добычей, что ему известно местонахождение лезвия. Кражу в Лондоне вполне можно рассматривать как проявление желания обрести рукоять и воссоединить Гокуакуму.
Он не стал бы этого делать — всему виной случай и невидимые нити. Если бы он знал…
Его противники будут искать слабости. У Дожена их не было. Сэмьюэл же уязвим. Уже само существование Леды — его слабость. Их преимущество. Дом не обеспечивал полной безопасности, в отеле еще хуже. Если даже Дожен уедет вместе с лезвием, будут ли охотники это знать? Будут ли уверены, что лезвия здесь нет? Уедут ли они отсюда, считая, что Сэмьюэл не знает ничего…
«Так рассуждают американцы, — сказал бы Дожен, — а не люди с востока. Твоя жизнь иллюзия. Когда тебя похоронят, — никто не уйдет с тобой и не будет любить. Смерть наступает в одно мгновение — есть предшествующее, а есть последующее. Нужно жить каждый день так, как будто умрешь ночью».
Он не хотел умирать сегодня ночью. У него было много иллюзий, но Леда не была иллюзией.
Из-за нее он не мог продумать мысль до конца. Он полагал, что если у охотников будут лезвие и рукоять, то его роль и роль Леды — будет сыграна.
Предательство. Он думая о том, что Дожен прочтет эту мысль, отголосок мысли. Он знал, что Дожен не доверяет ему.
Семнадцать лет.
Японцы говорят: «Окаге сама де» — «Я стал таким, каков есть, потому что ты сделал меня таким».
Я обязан тебе, Дожен.
Он закрыл глаза, чувствуя нетелесную боль.
Леда никогда бы не добилась таких успехов, если бы не помощь мистера Дожена и Манало. Гавайец носил стулья, цветы в горшках, возил ее в коляске на ленчи и чай, куда ее приглашали чуть ли не ежедневно. Через неделю она предложила Манало не гнать коляску так быстро.
Мистер Дожен оказался чрезвычайно полезен. Леда раньше никогда бы не подумала, что мебель таких простых конструкций может быть столь привлекательна. Ей теперь казалось, что легкие, плетеные лаухало намного изящнее тяжелых дсовров. А чего стоил только один секретер с маленькими дверцами, изящными ящичками, издающими музыкальные звуки, стоило их выдвинуть, — новшество, которым мистер Дожен, казалось, очень гордится.