Звезда Ирода Великого
Шрифт:
— Ирод! — услышал он крик Юдифи у самого своего уха и, вздрогнув, оглянулся: бледное, злобное лицо ее с подрагивающей правой щекой находилось так близко от его лица, что чуть расплывалось в глазах. Она повторила — уже негромко, но с неимоверной злобой, брызнув в него слюной и отстранившись: — Ирод! — Сглотнула, дернув головой, — Мало того, что ты убил мужа и сына, но, попирая все законы, ты врываешься в дом…
Она продолжала, но он ее больше не слышал: выпустил ручку двери, обошел стоявшую перед ним Юдифь и зашагал вдоль коридора, ни разу не обернувшись и удивляясь, какая же в доме стоит тишина — абсолютная, как в ночном небе, где среди других звезд горит и его звезда.
…Поздней ночью он вышел во двор и только запрокинул голову, как сразу ее увидел. Мариам. Это была Мариам. Она смотрела
— Я люблю тебя, — прошептал он и увидел, как она кивнула в ответ.
Он произносил это раз за разом, и она всякий раз согласно кивала. От напряжения у него затекла шея и стали слезиться глаза. В слезном тумане лицо Мариам расплылось, и вдруг вместо ее лица он увидел злобное лицо Юдифи. Ирод испуганно заморгал, капли слез повисли на щеках, лицо Юдифи исчезло, и он снова увидел Мариам. Ее губы пошевелились, и ему показалось, что они выговорили то же, что он говорил ей: «Я люблю тебя!» И Ирод согласно кивнул в ответ.
Гай Юлий Цезарь, счастливый победитель Помпея, не думал, что вот так просто окажется в ловушке, а жизнь солдат и его собственная будет висеть на волоске. Нет, никогда не мог он предположить, что его судьбой (про себя он всегда говорил: «Моя божественная судьба») будут распоряжаться столь низкие и низменные люди. А ведь после битвы при Фарсале его будущее казалось безоблачным.
Получив известие, что Помпей собирается укрыться в Египте, Цезарь не медля поспешил туда. Чтобы убыстрить продвижение, он взял с собой лишь легион солдат и небольшой отряд всадников, так что в его распоряжении оказалось менее трех с половиной тысяч воинов. Впрочем, он считал, что и этого слишком много: войск Помпея в Египте не было, и хотя страна не являлась официальной римской провинцией, ее зависимость от Рима представлялась очевидной. Правда, после недавней смерти царя Птоломея Авлета в Египте шла война между его детьми — сыном Птоломеем Дионисом и дочерью Клеопатрой. Но Дионису едва исполнилось двенадцать лет, а Клеопатре восемнадцать, так что эта война виделась Цезарю не войной, а смутой, и он был уверен, что одно лишь его появление утихомирит враждующих и утишит страсти.
Поначалу казалось, что его расчеты сбываются. Сразу после высадки, еще на берегу, к Цезарю вышли посланники малолетнего царя во главе с евнухом Потином, фактическим правителем страны. При восточных владыках евнухи порой приобретали огромную власть, и это было известно Цезарю. И как ни противен ему был один только вид этого человека — низкорослого, обрюзгшего, с тройным подбородком, водянистыми глазами и бегающим взглядом, — он принял его приветливо и даже радушно. От имени царя Потин приветствовал римского консула в длинной высокопарной речи, которую Цезарь понял едва ли наполовину: во-первых, потому, что устал и слушал невнимательно, во-вторых, потому, что латынь евнуха оставляла желать лучшего, а в-третьих, потому что он терпеть не мог славословий. Но когда Потин закончил, Цезарь приветливо ему улыбнулся (что далось ему с некоторым трудом) и спросил о здоровье царя. Потин отвечал, что здоровье царя переменчиво, зависит от многих быстроменяющихся обстоятельств и что ему трудно сказать, каково оно в данную минуту. Раздраженный Цезарь хотел ответить, что никакая «данная минута» его не интересует, но сдержался и неопределенно кивнул. Тогда евнух, гадливо улыбнувшись — что, по-видимому, должно было означать высшую степень радушия, — сказал:
— Мой царь приготовил для консула подарок, надеюсь, он понравится консулу.
С этими словами он сделал знак рукой, из-за его спины вышел человек, держа на вытянутых руках небольших размеров сундук. Евнух, еще гадливее улыбнувшись, пухлой рукой, усеянной перстнями, откинул крышку. Цезарь заглянул внутрь и, содрогнувшись, отстранился — в сундуке лежала голова Помпея Магна: оскаленный рот, слипшиеся от запекшейся крови редкие волосы.
— Мой повелитель, — пропел евнух, — преподносит тебе голову мерзкого Помпея, твоего злейшего врага, и надеется на твою благодарность.
Цезарь поморщился и, не отвечая евнуху, подозвал одного из своих трибунов.
— Великий Помпей, — глухо произнес он, коротким жестом указывая
Трибун бережно взял сундук и удалился, а в водянистых глазах евнуха Потина мелькнула злоба.
— Я хочу говорить с молодым царем, — холодно выговорил Цезарь, — ты проводишь меня к нему.
— Почту за великое счастье исполнить все, что пожелает консул, — поклонился Цезарю Потин (он упорно именовал Цезаря консулом, хотя его последнее консульство закончилось давным-давно), — но позволь мне предостеречь тебя.
— Что такое?! — раздраженно откликнулся Цезарь, стараясь не смотреть на Потина.
— Жителям Александрии не понравится, если ты войдешь в город со всем своим войском, — как ни в чем не бывало ответил Потин.
— Я пришел сюда не для того, чтобы нравиться жителям, а чтобы восстановить законность и порядок, — чуть возвысив голос, ответил Цезарь и жестом приказал ликторам начать движение [31] .
Мерзкий евнух оказался прав — при входе в город их встретила огромная толпа народа. Люди были возбуждены, выкрикивали проклятия, многие в руках держали камни.
31
…приказал ликторам начать движение… — Ликторы — служители, сопровождавшие и охранявшие в Риме высших магистратов.
Цезарь подозвал Потина:
— Чем они недовольны? Сдается, их кто-то собрал намеренно.
Потин развел руками, чуть склонив голову набок.
— Глупый народ, — ответил он с едва заметной, но очевидно презрительной усмешкой (трудно было понять, к кому она относится: к Цезарю или к «глупому народу»). — Я предупреждал тебя, консул. Им не нравится многочисленность твоих солдат и фасции, что несут перед тобой ликторы [32] .
— Фасции? — переспросил Цезарь. — При чем здесь фасции? Разве тебе не известно, что их должны нести в знак моего консульского звания?
32
…фасции, что несут перед тобой ликторы, — Фасции — пучки перьев, перевязанные ремнями, с воткнутыми в них топориками, атрибут власти царей, затем высших магистратов. В данном случае важно то, что срок последнего выборного консульства Цезаря истек, но уже само консульское звание, которого он был ранее удостоен, давало ему право на подобные почести.
Потин поклонился, спрятав усмешку:
— Мне это известно, досточтимый консул, но мы не в Риме, а в Александрии — люди считают, что фасции оскорбляют царское величие моего господина.
— Вот как, — в свою очередь усмехнулся Цезарь, — говоришь, мы не в Риме? Ты прав, и я буду действовать так, как действовал бы в любой другой римской провинции при таких обстоятельствах. — И он повернулся к стоявшему у него за спиной легату: — Фуфий, прикажи разогнать толпу!
Толпу разогнали, и Цезарь без происшествий достиг царского дворца. (Уже к вечеру Потин доложил ему, что солдаты слишком жестоко обошлись с людьми: среди жителей Александрии много раненых, есть даже убитые. Это не согласовывалось с сообщением легата Фуфия Калена, тот сказал, что с толпой поступили мягко, только избили нескольких особенно крикливых. Как бы там ни было, но, не желая сразу же ссориться с Потином, Цезарь обещал во всем разобраться и, если понадобится, наказать виновных.) Малолетний царь Птоломей Дионис встретил его у парадной лестницы, приветствовал на довольно хорошей латыни. Цезарь, едва удержавшись от смеха — мальчик-царь был до смешного торжествен и походил на куклу, — в ответной речи сказал о крепости союза Рима и Египта, о долге правителя перед своим народом и о своем горячем желании неукоснительно исполнить посмертную волю усопшего царя Птоломея Авлета. Мальчик выслушал Цезаря с застывшим и чуть испуганным лицом, и на этом торжественная часть завершилась. Цезарю отвели обширные покои во дворце, его легионеры расположились в соседних домах. Часть солдат осталась на берегу для охраны гавани и кораблей.