Звезда надежды
Шрифт:
Месяц спустя Настасья Матвеевна собралась в обратный путь.
Несколько дней перед отъездом она ходила задумчивая, расстроенная, то и дело глаза ее наполнялись слезами.
— Что с вами, матушка? — спрашивал Рылеев.
— Ничего, Кондраша, — отвечала Настасья Матвеевна, но в самый день отъезда она не выдержала.
Уже стояла у крыльца коляска, были вынесены и уложены вещи, и Наталья Михайловна одевала Настеньку, которую бабушка брала с собой в Батово.
Настасья Матвеевна прощалась с сыном.
— Кондраша, ради бога, побереги себя. Ты так неосторожен. Повсюду шпионы правительства, а ты как будто нарочно стараешься привлечь к себе их внимание своими словами и поступками…
— Вы напрасно думаете, матушка,
— Милый Кондраша, эта откровенность и убивает меня: я вижу, что у тебя есть важные замыслы, которые ведут за собой и важные, может быть, роковые для тебя последствия.
Настасья Матвеевна оглянулась вокруг, как бы ища поддержки, и подошла к сидевшему на стуле у окна Николаю Бестужеву. Бестужев встал ей навстречу.
— Вы друг его, — проговорила она, взяв Бестужева за руку, — вы рассудительнее и пользуетесь его расположением убедите его, он вам поверит, что он убьет меня, ежели с ним что случится… Конечно, бог волен взять его у меня каждую минуту… но накликать беду самому… Лет, он не любит меня…
Бестужев, склонив голову, тихо стал утешать ее, но Настасья Матвеевна слушала, недоверчиво качая головой.
Рылеев подошел к матери, взял ее другую руку и поцеловал.
— Матушка, до сих пор я видел, что вы говорили об образе моих мыслей, и не таил их от вас, но не хотел тревожить, открываясь в цели всей моей жизни, всех моих помышлений. Теперь вижу — вы угадываете, чего я ищу, чего хочу… Поэтому я должен сказать вам, что я член тайного общества, которое хочет ниспровержения деспотизма, счастья России и свободы всех ее детей…
Настасья Матвеевна побледнела, Рылеев обнял ее за плечи и подвел к дивану. Усадив мать, он сел рядом с ней и, не выпуская ее рук из своих, глядя ей в глаза, тихо и ласково продолжал:
— Не пугайтесь, милая матушка, выслушайте, и вы успокоитесь. Да, намерение наше страшно для того, кто смотрит на него со стороны и, не вникая в него, не видя прекрасной его цели, примечает одни только ужасы, грозящие каждому из нас. Но вы должны по-иному, ближе рассматривать поступки своего сына. Если вы отдали меня в военную службу на жертву всем ее трудностям, опасностям, самой смерти, могшей меня постичь на каждом шагу, для чего вы жертвовали мною? Вы хотели, чтобы я служил отечеству, чтоб я исполнил долг мой, а между тем материнское сердце, разделяясь между страхом и надеждой, втайне желало, чтобы я отличился, возвышался между другими. Мог ли я искать того и другого, не встречая беспрестанно смерти? Нет. Но вы тогда столько не боялись, как теперь. Неужели отличия могли уменьшить страх вашей потери? Ежели нет, то я скажу вам, для чего вы можете достойно пожертвовать мною. Я служил отечеству, пока оно нуждалось в моей военной службе, и не хотел продолжать ее, когда увидел, что буду служить только для прихотей самовластия. Я желал лучше служить человечеству, избрал звание судьи, и вы благословили меня. В военной службе меня ожидала, может быть, военная слава, может быть, безвестная смерть. Но в наше время свет уже утомился от военных подвигов и славы героев, приобретаемой не за благородное дело помощи страждущему человечеству, но для его угнетения… Должен ли был я, думая так, оставаться в военной службе? Нет, матушка, ныне наступил век гражданского мужества, я чувствую, что мое призвание выше — я буду лить кровь свою, но за свободу отечества, за счастье соотчичей, для исторжения из рук самовластия железного скипетра, для приобретения законных прав угнетенному человечеству — вот будут мои дела. Если я успею, вы не можете сомневаться в награде за них: счастие россиян будет лучшим для меня отличием. Если же паду в этой борьбе с самодержавной
Внутренний огонь, которым горел Рылеев, передался Настасье Матвеевне. Она любовалась сыном сквозь застилавшие глаза слезы.
Настасья Матвеевна наклонила его голову, перекрестила, и Рылеев вместе с легким поцелуем почувствовал быстро пробежавшую через лоб горячую материнскую слезу.
4
В начале марта 1824 года Пущин получил назначение на должность судьи в Москву. Между тем в самом ближайшем времени ожидался приезд в Петербург Пестеля. Петербургские члены тайного общества, называвшие себя Северным обществом в отличие от Южного — руководимых Пестелем управ на Украине, — понимали, что на этой встрече им предстоит принять решения, которые, видимо, определят дальнейшую судьбу всего движения.
О предстоящих переговорах с главой Южного общества возникал разговор при каждой встрече. Наиболее осведомленный в делах южан Трубецкой утверждал, что Пестель недоволен медленностью действий общества.
— Он едет, чтобы предложить новые правила организации общества, — сказал Трубецкой. — Они заключаются в том, чтобы объединить северян и южан под общим правлением одного директора, которому все члены должны беспрекословно повиноваться. На роль директора, можно предположить, метит он сам.
— Ввериться слепо одному человеку — опасно, — заметил Пущин. — Как вы полагаете, Кондратий Федорович?
— Я с вами согласен. Но в то же время соединение обществ, по-моему, полезно и необходимо, — ответил Рылеев, — об этом надобно вести переговоры, и этого надо искать.
— Но кроме того, Конституция Муравьева по духу своему прямо противоположна Конституции Пестеля, и ни один, ни другой не желают переделывать свои сочинения, — вздохнул Пущин.
— Нельзя же находить препятствие в авторском самолюбии! — возразил Рылеев. — Мы, по моему мнению, вправе только разрушить то правление, которое почитаем неудобным для своего отечества, а потом представить Конституции на рассмотрение Великого Собора как проект… Насильное же введение любого проекта я почитаю нарушением прав народа.
— Очень жаль, что мне приходится уезжать, не дождавшись Пестеля, — с сожалением проговорил Пущин. — Но остаться никак нельзя, поскольку для дальнейшего промедления нет никакого явного повода, и оно вызовет только лишние подозрения. Впрочем, главную линию Северного общества в переговорах мы определили, а конкретные вопросы станут ясны, когда определеннее узнаем намерения Пестеля. Видимо, он привезет свою Конституцию в последней редакции.
Пестель, как и Никита Муравьев, считал вопросом первостепенной важности до переворота разработать государственное и социальное устройство будущей свободной России и занимался сочинением своего конституционного проекта давно и постоянно. По аналогии с названием свода древнерусских законов он назвал его «Русская правда».
«Русская правда» Пестеля включала в себя как общие положения, так и мельчайшие подробности устройства низших учреждений.
По проекту Пестеля Россия объявлялась республикой. В противоположность муравьевскому плану федеративного устройства, Пестель утверждал, что «Россия есть государство единое и неразделимое». Административно Россия делилась на ряд губерний и областей, те, в свою очередь, делились на уезды, а уезды — на волости. Каждый год жители волости должны собираться на земские народные собрания; там предполагалось избирать волостные, уездные и губернские «наместные» собрания. Эти собрания и должны были быть органами власти своего административного района.