Звезда надежды
Шрифт:
— Состояние героя твоей повести, столь правдиво изображенное, так близко к нынешнему моему положению, что я не могу, я должен тебе открыться. Ты не поверишь, какие мучительные часы провожу я иногда, не знаешь, до какой степени мучит меня бессонница, как часто говорю вслух с самим собой, вскакиваю с постели, как безумный, плачу и страдаю. Я изнемогаю от борьбы со страстью. — Рылеев вздохнул и добавил тихим прерывающимся голосом: — И собственной совестью.
Николай Бестужев сделал вопросительное движение, но Рылеев не дал ему произнести ни слова:
— Не говори пока ничего. Просто выслушай мое повествование. Ты
Рассказ Рылеева не был полной неожиданностью для Бестужева. Он вполне допускал, что такой пылкий человек, как Кондратий Федорович, к тому же поэт, может увлечься красивой женщиной, но поведение Теофании Станиславовны вызывало недоумение. Аналитический ум Бестужева требовал объяснения этому феномену.
— Но все ее поступки, может быть, с ее стороны одно только желание понравиться, желание, свойственное всем женщинам, — проговорил Бестужев. — Может быть, и ты обманываешься в своих чувствах, и удовольствие, которое испытываешь оттого, что находишься в обществе умной красивой женщины, принимаешь за другое чувство?
— Нет! Как я ни неопытен, но отличить любовь от иного чувства могу. — Рылеев оживился. — Я вижу, каким огнем горят ее глаза, когда наш разговор касается чувств. Не могу же я не видеть того предпочтения, которое она оказывает мне перед всеми в обществе и, так ловко умеет найти способ, чтобы оказать его. Когда же мы бываем одни, она задумчива, рассеянна, разговор наш прерывается. Я теряюсь, берусь за шляпу, хочу уйти, и один взгляд ее приковывает меня к стулу. Одним словом, она постоянно дает мне знать о состоянии своего сердца и, конечно, давно знает, что происходит в моем…
— Мне странно, что все это случилось с тобой, — задумчиво проговорил Бестужев. — О тебе не скажешь, что ты красив, ловок или имеешь дар любезничать с женщинами. Узнав тебя короче, верю, что можно полюбить, полюбить очень. Но такая быстрая победа над светской женщиной, можно сказать, с первого взгляда, невероятна. Для этого надобен внешний светский блеск, которым ты не обладаешь. Стихи, добродетель, правдивость, прямодушие любят, но в них не влюбляются. Вот если это с ее стороны кокетство, которым она старается подкупить своего судью, то…
— Нет, нет, она не кокетка! — с чувством прервал Рылеев рассуждения Бестужева. — Нет ничего естественнее ее слов, движений, действий! Все в ней так просто и так мило!
Бестужев внутренне усмехнулся, поняв, что доводы логики сейчас не для Рылеева. Тогда он решил пустить в ход последнее решительное средство:
— В таком случае, в чем же дело? Ты любишь ее, она — тебя, и — будьте счастливы вместе.
Рылеев отшатнулся. Гримаса страдания отразилась на его лице.
— Боже меня от этого сохрани! Уж даже оставя то, что я обожаю свою жену и не понимаю, как могло закрасться в мое сердце чувство к другой женщине, оставя нравственные приличия семейного человека, я не сделаю этого как честный человек! Я не хочу воспользоваться ее слабостью и вовлечь в грех. Сверх того, я не сделаю этого как судья. Ежели дело ее справедливо, на совесть мою ляжет, что я, пользуясь ее несчастным положением, взял такую преступную взятку. Ежели же ее дело несправедливо, мне надобно будет или решить его против совести, или, решив его по правде, обмануть ее надежды.
— Странный человек ты, Кондратий! Чего
— Твой упрек жесток, но ты имеешь право так думать. Нет, не ради собственной свободы я удерживаю жену в деревне, а только для того, чтобы она не видела моих страданий, моей борьбы с совестью. Впрочем, я писал уже ей, чтобы она возвращалась, но не настаивал на быстром приезде… Может быть, мне удастся совладать с собой…
— Что ж, дай бог тебе сил. А я теперь со всей пристальностью буду приглядываться к твоей Теофании Станиславовне.
— И ты убедишься, что это за очаровательная женщина!
Рылеев очень удивился, увидев Николая Бестужева: тот никогда не приходил в Российско-Американскую компанию к Кондратию Федоровичу в служебное время.
— Что случилось, Николай?
— Есть разгадка к твоей тайне.
Рылеев побледнел.
— Погоди.
Он подошел к двери кабинета, повернул вставленный в нее ключ и вынул его из скважины.
— Теперь говори.
— Она просто шпионит за тобой.
— Не может быть! Ты мне друг, но за такое подозрение я буду с тобой стреляться.
— Ты хочешь доказательств?
— Требую.
— Хорошо. Я их тебе представлю сегодня же. — Бестужев достал из кармана часы, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат: — Через два часа пятнадцать минут. Ты, надеюсь, сможешь уделить на это час своего времени? Ты сегодня не идешь к Теофании Станиславовне?
— Она предупредила меня, что сегодня не будет дома. Сегодняшний день она вынуждена посвятить какой-то родственнице мужа — классной даме Смольного института, у которой нынче именины, и она едет к ней в институт на весь день.
— Ну ладно, тем лучше.
Около пяти часов Бестужев привел Рылеева в Михайловский сад и, кивнув в сторону большого дома на Фонтанке, спросил:
— Тебе известно, какая замечательная личность живет в этом доме?
— Ты имеешь в виду Пукалову?
— Ее. Смотри, налицо и причина ее знаменитости.
К дому Голашевской, в котором бельэтаж снимал синодский обер-секретарь Пукалов, подъехала и остановилась коляска, из нее вышел артиллерийский генерал в старом, потертом мундире — граф Алексей Андреевич Аракчеев. Выбежавший из подворотни унтер-офицер подбежал к Аракчееву, что-то отрапортовал, граф, выслушав, прошел в дом.
Пукалова была любовницей Аракчеева. Это знал весь Петербург, многие, действуя через нее, добивались успешного решения своих дел, так как она с большой охотой вмешивалась в служебные интриги и умело воздействовала на графа в желаемом просителю направлении.
— Не вижу ничего интересного в том, что, оскорбляя общественную нравственность, вельможа смеет открыто являться к любовнице, — сказал Рылеев и отвернулся.
— А вот второе явление. Оно тебя заинтересует более.
Коляску Аракчеева у дверей дома сменила закрытая карета. Из нее вышла женщина в темном шелковом простом рединготе и черной шляпке с широкими полями, которые почти скрывали лицо.