Звезда победы
Шрифт:
— С приездом, Анисья Романовна! — гудит он, словно шмель. — Как гостилось в городе? Как сессия?
Оленька рада случаю отдохнуть. Она смертельно замучена, ей кажется, что пальцы ее одеревенели от этих костяшек и вечером она не сможет играть в оркестре.
— Здравствуйте, тетя Аня! А мы вас вчера все ждали… Думали, успеете наш спектакль посмотреть. Столько народу собралось!
Василий Иванович неодобрительно косится на помощницу и спрашивает ее:
— Сколько четвертая бригада взяла минеральных удобрений?
Анисья Романовна знает,
Анисье Романовне хочется подбодрить девушку.
— Довольны были люди? — спрашивает она.
— Очень! — восклицает Оля. — Так все аплодировали. Просят повторить спектакль. А сегодня из Вязовки звонили… Приглашают приехать к ним.
— Сколько же взяла четвертая бригада минеральных удобрений? — опять настойчиво спрашивает непреклонный Василий Иванович.
Кто-то осторожно кашляет. Тут только Анисья Романовна замечает сидящего на лавке у стены Трофима Лаврентьевича — звеньевого из огородной бригады. Он сидит, как пришел с улицы, в шапке-ушанке, в просторном рыжем полушубке с черной заплатой на боку. Большие рукавицы из собачьего меха лежат рядом на лавке.
— Это что такое? — строго говорит Анисья Романовна. — Опять ты, Трофим Лаврентьевич, порядок нарушаешь: в шубе и шапке сидишь. Всех бригадиров приучили в правлении раздеваться, только тебя никак не приучим.
Трофим Лаврентьевич встает и виновато моргает красноватыми веками. Ему уже за шестьдесят, борода в последние два года все больше седеет, в это лето он стал ходить, опираясь на палку, и теперь не расстается с нею.
— Скажи ты ему, Анисья Романовна… — просит бухгалтер. — Мне уж и верить перестал, — говорит бухгалтер. — С утра сидит, как приклеенный. Ведь сказано, что завтра по ферме будет готов отчет. А он сидит и сидит! Что ты, право, Трофим Лаврентьевич! — прямо к посетителю обращается Василий Иванович, повышая голос — Никто твою внучку не обманет: сколько надоила, за столько и получит. Напишем твоей внучке, нужно будет — и деньги переведем. Да она и сама уж скоро с курсов вернется. Бабы тебя с утра просят! Полынью занесло: расчистить надо. А ты — сейчас, сейчас… И сидишь… Махоркой стены темнишь.
Анисья Романовна улыбается:
— Пойди, Трофим Лаврентьевич, помоги женщинам. А тут ты людям работать мешаешь. Завтра тебе все покажут, прятать ничего не будут.
— Да я не к тому, что обманут, — ворчит Трофим Лаврентьевич и пристукивает палкой. — Мне интересно знать, что мы наработали.
— Завтра приходи, все расскажут, — повторяет Анисья Романовна. — Как у тебя на парниках? Заложил навоз? Утром приду проверять. Да лошадь мою отведи на конюшню, — просит она.
Когда старик закрывает дверь, Анисья Романовна присаживается к столу бухгалтера и с тревожным любопытством спрашивает:
— Что у нас
— В ажуре идем, — довольно произносит Василий Иванович. — В ажуре, Анисья Романовна. Полтора миллиона будет. Вот посмотри-ка, от полеводства собирались, взять сто семьдесят тысяч, а получили двести двадцать. От огородничества…
Бухгалтер называет цифры, Анисья Романовна шевелит губами, повторяя их. Оленька, перестав щелкать, внимательно слушает.
Так они и сидят втроем минут тридцать. Анисья Романовна прикидывает, сколько же денег выйдет на трудодень: получается хорошо. — Что же они смогут сделать в текущем году? Закончат кирпичный завод. Надо построить новую механическую мастерскую, такую, как в МТС, отдельный дом для лаборатории, новые ясли, каменную ферму…
Она спохватывается и говорит:
— Заслушалась я тебя, Василий Иванович, про все другие дела забыла. Колдун ты, когда цифры начнешь откладывать. Пойдем, Оленька, ко мне: новые книги привезла, отнесешь их в клуб.
— Быстрее возвращайся, — напоминает девушке Василий Иванович. — В клубе не засиживайся. Через три дня отчет надо в райцентр везти. Слышишь?
В дверь заглядывает Маруся Шаврова, повязанная шалью.
— Ой, тетя Аня! — восклицает она. — Приехали? А у меня к вам дело.
Девушка скрывается, а через минуту, раздевшись, появляется в комнате. Светлый свитер обтягивает ее стройную девичью фигуру, тяжелые темные косы — почти до пояса. Черты лица крупные, сочные красные губы, ярким румянцем горят щеки. Столько в лице ее здоровья, силы и чего-то такого, что иначе и не назовешь, как счастье молодости. Анисья Романовна, словно впервые увидев ее, с изумлением думает: «Красавица! Вот уж красавица!»
Маруся кидается к ней, крепко обнимает ее и звонко целует в губы.
— Ой, тетя Аня! — скороговоркой говорит она. — Как мы вас с утра ждали на ферме! Почему не зашли? Раздоилась наша Сосенка! Приучили ее жмых есть. Помните, говорила я вам… Теперь опять двадцать пять литров надаиваем.
Торопливо, словно собираясь куда-то бежать, Маруся рассказывает, как заметила она, что Сосенка перестала есть жмых и начала уменьшать удои. «Знаете, тетя Аня, десяти литров не давала… Это наша-то Сосенка!» Маруся заменила жмых отрубями и словно заново начала приучать свою любимицу к жмыху. Вот и приучила. Сейчас Сосенка исправно поедает все, что ей дают, и удои стали прежними.
Рассказ Маруси так интересен, ее радость всем так близка, что даже Василий Иванович перестал стучать костяшками и слушает девушку. Оля просто впилась глазами в подругу.
Анисья Романовна с волнением думает: «Милые мои девочки… сколько же лет вам было, когда я впервые пришла к вам на елку? Ох, как нам тяжело тогда было… Какая для вас была радость — елки. И нам возле вас стало легче». Выходило, что прошло около восьми лет. Девчушки эти бегали тогда в коротеньких платьицах, с туго заплетенными маленькими, как морковки, косичками. Лапушки у них были крохотные, пухлые.