Звезда сыска
Шрифт:
— Право, не могу никак понять, губите вы мою жизнь, Даша, или спасаете? Отчего-то с каждой минутой я все больше склонна верить вам, а не…
Она не договорила, потому что ей вновь понадобился платок.
— Я говорю только то, что было на самом деле. И думаю, так будет лучше и вам. Понимаю, что вам нелегко, но хочу задать вопрос.
— Спрашивайте, я вполне в состоянии ответить на любой вопрос.
— Вы не видели у господина Микульского небольшой деревянной шкатулки? Примерно такого размера, — показала я руками.
— Видела однажды
— Расскажите поподробнее, как она выглядела, — как могла мягко попросила я.
— Ну, — Елена пожала плечами в легком замешательстве, — была она как раз такого размера, как вы показали. Сделана из красного дерева. На крышке была инкрустация из какого-то, уж не знаю какого, светлого дерева с золотыми вставками. И замочек тоже золотой.
— А что изображала инкрустация?
— Цветок Похоже на лотос, но изображено весьма условно.
— Спасибо вам огромное.
— Да за что? — удивилась Никольская. — Разве это имеет какое-то значение?
Вдруг она побледнела, но у нее все же достало сил спросить с ужасом в голосе, в искренности которого я ни капли не усомнилась:
— Вы, вероятно, знаете, что могло быть в той шкатулке?
— Догадываюсь, что там был револьвер, — совсем тихо ответила я.
Никольская стала оседать, я попыталась помочь, но она отстранилась.
— Не стоит, я сама справлюсь. Как же я не догадалась? Ведь я видела ту шкатулку еще и в тот самый вечер в театре! Как же я не догадалась?
Елена Никольская больше в зале суда не появилась ни разу.
— У меня остался единственный вопрос к свидетелю, — сдержанно начал защитник — Как вытекает из ваших слов, сударыня, вы следовали за подсудимым сзади и старались оставаться на достаточном расстоянии? Получается, вы не видели его лица? Так?
— Я видела его лицо в тот момент, когда мы встретились недалеко от почтово-телеграфной конторы.
— Но вы сами говорили, что освещение там не слишком яркое, что расстояние было большим, что шел снег, что часть лица у того человека, которого вы принимали за подсудимого, была закутана шарфом? Можете ли вы с уверенностью сказать, что у вас не было повода совершить ошибку?
— Если вопрос стоит таким образом, то вынуждена сказать, что поводы для ошибки существовали.
— В помещение, где было совершено преступление, вас внесли в бессознательном состоянии? Далее, придя в себя, вы старались притворяться и не открывали глаз?
— Несколько раз я глаза открывала.
— Но при этом лица обвиняемого или, правильнее сказать, того человека, которого вы принимали за обвиняемого, вы не видели, так как находились на полу?
— Совершено верно.
— Так исходя из чего вы утверждаете, что тот человек и обвиняемый, которого мы видим на скамье подсудимых в этом зале, — одно и то же лицо?
— Я видела его руку. Очень хорошо видела его
Про руку в своем рассказе я намеренно говорила вскользь, так что адвокат мог бы и упустить эту деталь. Но, похоже, этот господин ничего не упускал, потому что тут же произнес явно заранее заготовленную и отрепетированную фразу:
— Ну, я бы еще понял вас, если бы вы продолжали уверять, что опознали обвиняемого в лицо! — проговорил он как бы в раздумье. — Но утверждать, что опознали его по руке, даже вам самой должно казаться сомнительным!
— Почему именно даже мне это должно казаться сомнительным? — не выдержала я и произнесла слова, о которых мы с Иваном Порфирьевичем не договаривались. И дала тем господину адвокату лишний раз указать всем на мой возраст и на те потрясения, которые я испытала в тот вечер. А себе дала возможность взглянуть на Микульского, чуть изменившего позу и сжавшего руки в кулаки. Впрочем, адвокат был вынужден вскоре вернуться к сути своего вопроса, и я ответила:
— Согласна, что утверждать об опознании лишь по руке было бы натяжкой. Если, конечно, та рука не имеет весьма характерных примет. А именно, на мизинце правой руки был хорошо виден шрам от ожога, а чуть выше запястья, там, где руку обычно скрывает рукав, есть родимое пятно. Обвиняемый доставал из кармана брюк платок, которым велел завязать мне рот, чтобы я не смогла кричать. Рукав немного приподнялся, и мне было прекрасно видно то пятно. Обвиняемый стоял, повернувшись этой своей стороной к свету, а его рука находилась совсем рядом с моим лицом, прямо против глаз. Пятно было размером с серебряный гривенник и располагалось вот на этом месте руки.
— Прошу старшину жюри присяжных поверенных подойти к скамье для подсудимых и осмотреть правую руку подсудимого, — потребовал судья, которому перед этим пришлось стучать молотком, чтобы в зале прекратили излишне живое обсуждение моих последних слов. — Что вы видите, господин старшина?
48
— Молодцом! — похвалил меня в перерыве Дмитрий Сергеевич.
Я лишь отмахнулась и тут же спросила:
— Скажите мне, пожалуйста, какие вещи были при себе у Микульского в момент ареста?
— Отчего это вас так интересует?
— Я позже объясню. Вы мне главное скажите, были ли при нем портсигар и часы?
— Были. И все же…
— Помните, я говорила вам, что Микульский задолжал за гостиницу?
— Помню, но я, в свою очередь, говорил вам, что он в тот вечер за нее рассчитался.
— Я как раз об этом.
— Простите, но я не понял?
— У него не было денег? Но после они появились. Откуда?
— Мы об этом его спрашивали, — стал объяснять следователь, все еще не понимая, куда я клоню. — Он ответил, что до последнего оставлял деньги, чтобы уехать из города поездом, но когда окончательно решил посвятить свою жизнь служению Богу, посчитал неправильным начинать ее с обмана и рассчитался за номер полностью.