Звезда сыска

Кузьмин Владимир Анатольевич

— Хорошо хоть, что те алмазы, которые я продать собирался, так и оставались у меня в кармане. Но все равно я готов был всех поубивать! После взял себя в руки и стал думать. Вспомнил, как покидая Елсукова, столкнулся с неким господином, лицо которого мне показалось знакомым. Вспомнил, что лицо то выглядело излишне испуганным нашим неожиданным столкновением. Да тут еще выглянул в окно и увидел приставленную лестницу и истоптанный снег вокруг нее. Стало совершенно ясно, что за мной подсматривали. Пошел я грозить Елсукову. Тот стал божиться, что невиновен, да так убедительно, что я поверил. Тогда кто? Тот человек, что мне у его дверей встретился? «Шишкин мог, — сказал мне трактирщик, — он скользкий тип, дрова ворует». «Найди и душу из него вытряси!» — потребовал я и отправился ждать к себе на квартиру. Уже через час прибегает ко мне трактирщик в полнейшем изумлении и испуге, заявляет, мол, Шишкин с ума сошел, сознался, что взял камни, но бормочет нечто несуразное, говорит, что видение

ему было, и он те камни решил в монастырь отдать и сам постриг принять. А не отступятся от него, так в полицию пойдет. Я такой глупости не поверил, посчитал хитростью. Взял с собой револьвер и отправился в театр искать случай для встречи. Вечером как раз спектакль в театре был, а меня аж трясет, что на сцене происходит — не вижу, а все думаю, как мне до этого Шишкина добраться и поговорить с ним по душам. После спектакля затеялся фуршет, и я нашел повод на нем остаться. И тут увидел, что и за кулисы коньяк передали. Кому? Все господа актеры здесь, следовательно, кому-то из служащих при театре и, вполне возможно, что и моему обидчику. Решил я не тянуть и пойти объяснится сейчас же, рассчитывая застать его в одиночестве. Где расположен его кабинет, я знал, так как и прежде бывал за кулисами, но кабинет тот был пуст, хотя и открыт. Пока я раздумывал, уйти мне или рискнуть дожидаться здесь, распахнулась соседняя дверь, и я нос к носу столкнулся с тем, кого разыскивал. Тот не один оказался, но я открыто потребовал: извольте, сударь, вернуть украденное! Он, хоть и перепугался до смерти, но тут же затянул, много раз повторяя: уйдите, а то полицию звать стану. Ну, я достал револьвер, чтобы пугнуть еще крепче. Говорю и сам пугаюсь своему голосу, мол, не смей лгать перед смертью, ты украл камни? Так куда же ты их спрятал? «А в самое надежное место спрятал, — отвечает он мне с перепугу. — За икону Пресвятой Богородицы спрятал, но тебя, иноверец, та икона к себе не пустит». И такое тут понес, что можно было решить, что он и впрямь сумасшедший. Увидев мою растерянность, он совершенно обезумел и кричать собрался. Да и не собрался, а крикнул: «Полиция!» Но голос у него сорвался и один хрип вышел, который никто и услышать не смог бы. Но я от того выкрика нажал пальцем на курок И стал холоден и расчетлив, как никогда прежде. Понял, что несмотря на все случившееся, у меня еще остаются шансы выкрутиться. Если только не оставлять живыми свидетелей. Я выстрелил еще дважды, оба раза точно туда, куда целился. Бегло оглядел комнатушку, припоминая, не касался ли я чего руками, заметил на столе нераспечатанную коробку конфет и взял ее с собой, потому как надо было объяснить приятелям причину своей недолгой отлучки, а тут объяснение само в руки пришло — за конфетами к буфету отходил!

Надеялся я, что у меня будет достаточно времени уйти из театра, но переполох, вызванный убийством, поднялся слишком уж быстро. И все бы ничего, но пистолет все еще был со мной, и прятать его теперь было бы глупостью. Мелькнула мысль попросить кого-нибудь из дам убрать его в сумочку, кто подумает, что эта изящная шкатулка на деле кобура для револьвера? Но тут мне пришло в голову еще более простое и совершенно наглое решение: держать револьвер, вернее шкатулку, на виду! К обыску нас приглашали по одному, оставшиеся дожидались своей очереди на диванах, при том компания все время менялась. Вот я положил упакованный в шкатулку револьвер на диване подле себя, уходя же для обыска, с собой не взял, оставил на диване, и он благополучно меня дождался на глазах у всех!

Господин полицмейстер сверкнул глазами в сторону следователей так, что те невольно поежились, хотя сами тогда в обыске не участвовали. Да и по рядам пошел неодобрительный по отношению к полиции гул. Такая реакция публики подбодрила подсудимого, и он бойко стал продолжать свое повествование:

— Мне необходимо было выждать некоторое время, прежде чем я смог бы заняться обыском на квартире Шишкина. В ерунду, им сказанную по повод у иконы, я уж конечно не поверил, а вот в том, что алмазы спрятаны именно за иконой, был убежден. Был шанс, что полиция камни найдет прежде меня, но история с револьвером меня успокаивала. Сам вел себя прежним образом, с тем чтобы внимания к себе не привлекать. Одно было плохо, что денег стало совершенно не хватать, а продавать те алмазы, что я по счастью оставил в кармане, стало совсем опасным. Писал старым знакомым, просил взаймы, но никто не отвечал. Единственным утешением мне было, что о находке алмазов нигде не упоминалось, и я вновь стал уверен, что они меня дожидаются.

Дождался и я своего часа, зашел в квартиру Шишкина. Но за образами ничего не было. Тогда я уже все подряд перерыл, осторожность потерял и чуть разума не лишился. Вечером напился едва не на последние копейки, а поутру принял решение, что пора уже и честь знать и расстаться с этим милым городом. Но на что? Стал снова наседать на Елсукова, чтобы нашел мне покупателя на алмазы. Тот пообещал и на этот раз обещание выполнил, хоть и не слишком скоро. Но как бы то ни было, день встречи с перекупщиком краденого настал. Я решил после встречи с ним ни в гостиницу, ни на квартиру не возвращаться. Плохо было, что в гостинице на меня уже

косились, могли с вещами и не выпустить, а мне было не с руки пускаться в путь совсем без вещей, ведь человек без багажа привлекает к себе ненужное внимание. И тут-то я сделал роковой промах! Единственной ценной вещью, что у меня оставалась, был этот револьвер. От него давно нужно было избавиться, а тут я счел возможным не выбросить его в реку, а извлечь из него последнюю пользу и снести в ломбард. Пришел я туда открыто, предъявил паспорт и получил деньги. К утру меня не должно было быть в городе, Елсуков уже выправил мне поддельный паспорт, так что я мало чем рисковал, как ни странно это может звучать.

Но вечером все сложилось вовсе не так, как я рассчитывал.

Перекупщиком, которого мы с трактирщиком ждали, был француз, проживавший по большей части в другом городе, отчего и ждать его пришлось долго. Занимался он тем, что золото у старателей, попавших в передряги, за бесценок скупал и местные лесные народы грабил на пушнине. Место для встречи Елсуков предложил. Был у него домишко в глухом углу для разных махинаций и хранения краденого, которое он порой перепродавал. И все было бы неплохо, если бы не два обстоятельства.

Мало оказалось того, что за мной увязалась эта юная особа, которой я порой даже восхищаюсь, несмотря на то, что именно она в конечном итоге погубила все мои планы. Так еще и француз безмерно жаден оказался, мне выходило все едино — отдать ему алмазы задаром или за те смешные деньги, что он предлагал. Предложи он хоть бы четверть реальной цены, а то меньше десяти процентов!

Тут Микульский вновь поискал глазами поддержки у публики и вновь ее не нашел. Он пожал плечами и начал говорить дальше:

— Я прогнал его, но тут же пожалел, а пойдя следом, уже наверное знал, что не стану с ним торговаться, а заберу деньги, что при нем есть, силой, пусть даже и с мертвого.

Исполнив свой план, я уже стал уходить, но решил, что совсем ни к чему теперь оставлять ненужных свидетелей, и вернулся. Но обнаружил лишь одного из тех свидетелей, да и то в полуобморочном состоянии, с пробитой головой, а девицы и след пропал.

Врать не буду, рассчитывал я, что трактирщик девицу прикончит, да и сам был готов к этому, потому как отпускать ее никак невозможно было. А вот такого оборота не ждал. К тому времени я столько грехов на душу взял, что добил трактирщика без угрызений совести. Само собой, при таком раскладе, все мои планы, связанные с отъездом, рушились. Оставалось одно: спрятаться где-то неподалеку и выждать время. Тут я вспомнил слова Шишкина про монастырь и постриг монашеский, решил взять себе это за оправдание и отправился пешком в деревню, где монастырь располагается. О дальнейшем тут было сказано уже все. Одно мне так и остается непонятным, как же меня там отыскали, если я доподлинно знаю, что никто из монастыря или деревни обо мне не доносил, а о том, что я как раз туда направлюсь, до последней минуты не знал и сам?

— Ну уж на этот вопрос он ответ вряд ли узнает, — пробормотал вполголоса Иван Порфирьевич.

На этом заседание было закрыто, а о том, когда состоится следующее, сказано не было, так как новые обстоятельства требовали нового расследования.

51

В фойе, когда все стали расходиться, к нам с дедушкой подошел Сергей Николаевич и предложил проехать с ним в магистрат, где нас ждет обещанный им с утра сюрприз. А если мы не возражаем, то пусть с нами едут еще и следователи, и товарищ прокурора, как лица, неким образом причастные. Из этих слов мы мало что поняли, но расспрашивать нам возможности не предоставили. Дедушка поехал в санях с самим полицмейстером, а я напросилась в компанию с остальными.

Пока все рассаживались, Андрей Иванович успел спросить:

— А вот непонятна мне метаморфоза, случившаяся с убитым господином Шишкиным? То он на воровство пошел, то вдруг богобоязнен стал. И где тут правда?

— Я вот что думаю, — ответил ему дедушка. — Михеич наш давно заприметил, что Шишкин, при том, что он жулик, и впрямь человек богобоязненный, пожалуй что и чрезмерно. Он этим обстоятельством даже пользовался. Скажет, бывало, искренним тоном, мол, побойтесь бога, Митрофан Евлампиевич, и того уже достаточно, чтобы наш управляющий поступил как надобно, а не сжульничал в очередной раз. Знаю еще, что Шишкин Михеичу иной раз разве что не исповедовался. Может, и в этот раз повинился в краже, тем более что бояться должен был сильно? Уверен, что Григорий Михайлович ему дурного совета не дал, а чтобы успокоить, не стал советовать сразу в полицию идти, а навел мысль, что дурной поступок можно богоугодным делом обратить. Но так ли было или иначе, никто нам теперь и не скажет.

Я хотела было сказать, что Михеич кое-что сказать все-таки успел. Но до времени говорить не стала.

Сани ходко поехали вниз с горы по Соляному взвозу. Кстати, а почему по Соляному? Ведь по Кузнечному заметно ближе. Опять же, спустившись с горы, не свернули сразу на Магистратскую, а не спеша доехали до Миллионной, да и по ней двигались не спеша мимо всех ее магазинов, банков, соборов. Видимо, в магистрате назначена встреча еще с кем-то, и назначена она на такое время, что мы явно прибудем раньше срока.