Звезда Тухачевского

Марченко Анатолий Тимофеевич

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Вячеслав. — Я буду у тебя через полчаса.

Тухачевский ничего не сказал об этом звонке Маше, и она неожиданно рано легла спать. Когда в дверь позвонил Вересов, Тухачевский открыл ему и пригласил в свой кабинет, заметив, что в руках у Вячеслава был довольно объемистый портфель.

— Извини, пожалуйста, что так поздно. — В голосе Вересова звучала необычная тревога. — Завтра я должен уехать, вот и подумал: когда еще доведется свидеться?

— Что с тобой, Вячеслав? — Тревожное настроение Вересова пока что не передалось Тухачевскому, во всяком случае, он не воспринял

его всерьез. — Надеюсь, ты отправляешься не на край света?

— Ты чуть не сказал «на тот свет», — пытаясь улыбнуться, произнес Вячеслав. — Пока что нет, но в перспективе не исключено. Надеюсь, ты наслышан о таком пессимистически-оптимистическом двустишии: «Мы все уйдем — великие в Великий, а остальные — в Тихий океан»?

— Нет, твой идиотский настрой, как я посмотрю, может выветрить только добрая доза коньяку!

— На этот раз согласен. Как у нас принято на партийных собраниях: «Есть предложение — нет возражений». Тем более, что пора провозгласить очередной тост за твою новую победу.

Тухачевский насторожился: кажется, он начинал осознавать истинную цель визита Вересова.

Тем не менее он сходил за коньяком и рюмками.

— Если ты голоден, могу предложить тебе все, что у нас найдется на кухне.

— Нет, нет, — отказался Вересов, — я абсолютно сыт. А вот если к твоему божественному напитку найдется лимончик — я буду совершенно счастлив.

— Лимончик! — обрадовался Тухачевский. — Неужели ты даже мог подумать, что мы будем закусывать армянский коньяк соленым огурцом? Я уже успел порезать его на восхитительные дольки!

Они молча чокнулись, выпили.

— А где же тост? — Тухачевский старался склонить разговор к незатейливой шутке.

Они снова выпили, взяли по ломтику лимона и почти одновременно отправили их в рот.

— А перед третьей можно и тост, — сказал Вересов, неотрывно глядя в глаза Тухачевского.

— Давай! — воскликнул тот. — Давно не слышал тостов из твоих уст.

— Мой тост вот здесь. — Вячеслав потянулся за черным портфелем, выделанным под крокодиловую кожу: — Я тебе буду читать, а ты слушай. Только не перебивай и слушай внимательно. — И он выудил из портфеля объемистую папку.

— Но свой тост ты, кажется, будешь зачитывать до рассвета, — рассмеялся Тухачевский, предчувствуя, однако, неприятный сюрприз.

Вересов раскрыл папку.

— Пожалуй, начнем вот с этого документа. Если ты знаком с ним, можешь прервать меня в любой момент, как того пожелаешь. Это фрагмент из доклада президиума Борисоглебского уездного исполкома, направленного в Тамбовский губком партии, а также во ВЦИК и ЦК РКП(б). Речь идет о действиях продотряда некоего Марголина. Цитирую: «Приехавший в уезд гражданин Марголин со своим отрядом принялся яро выполнять продразверстку. И что же: по уезду пронесся ужасный крик — крик наболевшей крестьянской души, протест против насилий и репрессий, которые гражданин Марголин стал применять к крестьянам-беднякам, к женам и семьям красноармейцев, но не к кулакам. Репрессии эти прямо бесчеловечны и напоминают собой времена средневековья.

В ход была пущена порка. Крестьян пороли и посейчас порют по всем правилам искусства Николая Кровавого, если не больше. Порют продармейцы, агенты и сам гражданин Марголин, за что и был арестован ревтрибуналом, но по приказу из Тамбова

ныне выпущен из тюрьмы с допущением к исполнению своих обязанностей.

Не довольствуясь поркой, по приказу гражданина Марголина был проделан мнимый расстрел членов Новотроицкого сельского совета Русановской волости. Было это таким образом. Арестованные члены сельского совета были посажены в сарай, из которого по одиночке выводили, раздевали и ставили к стенке, а затем командовали: «Взвод, пли!» Продармейцы стреляли в воздух, а обезумевший от страха член совета падал в обморок. Затем его поднимали и громко кричали: «Одну сволочь расстреляли, давайте и другую!» Выводили и другого и с ним проделывали то же самое. Но этого мало. Членов совета и крестьян запирали раздетыми в холодный сарай, где они находились по нескольку часов при двадцатишестиградусном морозе, дрожа и, вероятно, в душе проклиная Советскую власть.

У тех же крестьян конфисковывалось все имущество и скот… От побоев умирали люди…»

— Прервись, Вячеслав, — мрачно произнес Тухачевский. Лицо его налилось кровью: вот теперь-то совершенно ясно, зачем пожаловал к нему Вересов! — Зачем ты решил устроить эту громкую читку? Можно подумать, что перед тобой сидит Марголин, а не Тухачевский, и ты вершишь над ним суд.

— Я прошу тебя только об одном, — медленно и раздельно сказал в ответ Вересов, и в его голосе Тухачевский почувствовал что-то такое, что заставляло его повиноваться, — только об одном: выслушай до конца, выслушай хотя бы часть тех документов, которые я принес.

И он продолжил:

— «Наиболее характерен такой случай. К жене красноармейца приходят продармейцы и требуют, чтобы она выполнила государственную разверстку. Жена крестьянина заявляет, что она не может этого сделать по той самой простой причине, что у нее ничего нет. Ее доводы оказались для продармейцев недостаточны, и они, обложив ее крепким словцом, пустили в ход нагайки и кулаки. В результате у беременной жены красноармейца начались преждевременные роды, и она умирает, истекая кровью».

Вересов приостановился и взглянул на Тухачевского. Тот сидел мрачнее тучи.

— «У большинства крестьян хлеб выметен подчистую. Продовольственную разверстку гражданин Марголин начинает таким образом. По приезде в село или волость он собирает крестьян и торжественно заявляет: «Я вам, мерзавцам, принес смерть. Смотрите, у каждого моего продармейца по сто двадцать свинцовых смертей на вас, негодяев» и так далее. Затем — порка, сажание в холодный сарай…

А губпродкомиссар Гольдин дошел уже до того, что присвоил себе право расстреливать, например неугодных ему заведующих ссыпными пунктами…»

— Какую хорошую встречу испортил, Вячеслав. — В голосе Тухачевского не чувствовалось раздражения, он как бы сожалел о том, что Вересов затеял это странное чтение. — Чего же ты хочешь — убедить в том, что Советской власти не угрожало это восстание? И зачем из какого-то случайного факта, из какого-то дурака, а скорее, негодяя Марголина делаешь столь далеко идущие выводы…

— Выводов я еще пока не делал, — неожиданно резко прервал его Вересов. — Я еще сделаю их, как бы тебе ни было неприятно их услышать. Как же ты очерствел, Михаил! Неужто не понимаешь, что армия потеряла в тебе полководца, но нашла душителя трудового народа?