Звезда Тухачевского
Шрифт:
— А вот этого я уже не потерплю! — взорвался Тухачевский. — Подавляя мятеж, я выполнял свой долг, выполнял приказ, защищал нашу власть…
— Но какими методами? Ты уже успел позабыть? Я напомню тебе, Михаил! Нет, уже не Михаил, теперь ты для меня просто товарищ Тухачевский!
Вересов выхватил из портфеля еще несколько листков, судорожно перебрал их и продолжил с той же горячностью:
— Приказ товарища Тухачевского, командующего войсками Тамбовской губернии. Номер сто тридцать. Формулировочки-то какие! «Вам, участникам бандитских шаек, остается одно из двух: либо погибать, как бешеным псам, либо сдаваться на милость Советской
— Кажется, я готов указать вам на дверь, гражданин Вересов! — окончательно вышел из себя Тухачевский. — А что бы вы делали на моем месте? Бандиты стреляли в нас, вешали нас, восстание уже готово было перекинуться на другие губернии!
— Надо было менять политику! — убежденно воскликнул Вересов. — Надо было менять политику в интересах крестьянства. Надо было договориться с ними, а не расстреливать их из пушек и пулеметов! А ты их еще и травил газами!
— Газами? — Тухачевский был уверен, что уж это его секретное распоряжение никогда не станет явным.
— Да, газами! Тебе, то есть вам никак не удавалось выкурить антоновцев из заболоченных лесов по берегам реки Вороны. И вам посоветовали применить газы, отравляющие вещества. И что же, товарищ Тухачевский отказался? Куда там! Лишь порекомендовал, чтобы во всех операциях по применению удушливого газа проводить исчерпывающие мероприятия по спасению находящегося в сфере действия газов скота! Для вас уже скот дороже человека!
— Хорошо, если уж вам, гражданин Вересов, будет угодно: применение газов было санкционировано Москвой. Сам я не имел права принимать такого решения. Мне предписала Центральная межведомственная комиссия по борьбе с бандитизмом во главе с заместителем председателя Реввоенсовета республики Склянским!
— Выходит, я не я и хата не моя? — взорвался Вересов, возмущенный тем, что Тухачевский хочет переложить свою вину на других, спрятаться за широкую спину Реввоенсовета. — Запомните, товарищ Тухачевский, история вам не простит этих злодеяний!
— У меня с этой минуты больше нет друга по имени Вячеслав Вересов, — сурово произнес Тухачевский, вставая из-за стола и указывая бывшему другу рукой на дверь.
Вересов уже запихивал документы в свой портфель, как из спальни выбежала испуганная Маша.
— Опять перессорились? — Она вот-вот готова была забиться в истерике. — Миша, я слышала весь ваш разговор. Прости, но я не специально подслушивала. Вы так громко кричали! Скажи, Миша, разве Вячеслав не прав? Посмотри, что творится вокруг! Разве за это боролся народ?
— Кто
Маша выбежала из кабинета и вскоре вернулась с конвертом в руках. Лицо ее горело от обиды.
— Вот, почитай! — Она дрожащей рукой протянула письмо Тухачевскому. — Сегодня утром я получила вот это из Пензы. Не хотела тебе показывать. А сейчас прошу — прочитай!
— Вы что, сговорились? — накинулся на нее Тухачевский. — Устраиваете тут коллективную читку! Да еще суете мне всякую ересь!
— Ересь? — Большие глаза Маши словно обезумели. — Ересь? То, что моего папу арестовала ЧК, — ересь? За что? За то, что всю жизнь трудился как каторжник? За то, что водит поезда? А мама лежит при смерти! Все это для тебя — ересь? А вы, Вячеслав, лучше не связывайтесь с ним, это бесполезно! Ему дороги только звания, ордена да ласки кремлевских правителей! Прощайте, Вячеслав, я желаю вам счастья. — Она порывисто подбежала к Вересову и поцеловала его в лоб, тотчас же убежав в свою комнату.
— Прощайте, Маша! — вслед ей крикнул Вересов и выскочил за дверь.
Тухачевский, обуянный гневом, скрылся в своем кабинете, лег на диван, но уснуть не мог. Никогда еще друзья не отрекались от него, и это было тяжким ударом в самое сердце.
«В сущности, он говорил языком фактов. — Тухачевскому мучительно хотелось переосмыслить случившееся. — Не надо было его отпускать, не надо было доводить дело до разрыва, — запоздало раскаивался он. — Но есть и моя правда, которую не в состоянии понять Вересов. Власть обязана карать всех, кто поднимает на нее руку!»
Он долго не мог уснуть и сомкнул глаза лишь на рассвете. Но будильник, который он забыл выключить, взметнул его на ноги уже в половине седьмого утра.
Все, что произошло накануне, вновь нахлынуло на него с еще большей, навязчивой силой. Неприязнь к Вересову грозила перерасти в ненависть: так обычно бывает, когда друг, считавшийся самым надежным и верным, вдруг совершает предательство.
«А Маша? — Тяжкая обида горько отозвалась в его сердце. — Да она никогда и не любила тебя! — Эта мысль ужалила Тухачевского. — Не любила! Вересов ей дороже и милее, чем ты. Так пусть же она и идет к своему Вересову!»
Тухачевский, как всегда, быстро оделся, побрился и, решив не завтракать и не заходить в спальню к Маше, отправился в наркомат.
Вечером, вернувшись домой, он, как обычно, позвонил в дверь, ожидая, что Маша откроет ему. Вспомнив, что он с ней в ссоре, Тухачевский достал из кармана свои ключи, вошел в квартиру.
В квартире было необычайно тихо. Он уже привык к тому, что, ожидая его возвращения с работы, Маша заводила патефон и ставила пластинки с записями Бетховена или Моцарта. Как он был благодарен ей за это!
Сейчас его встретила оглушительная тишина. Он снял плащ и фуражку, оставил их на вешалке. Смутная вязкая тревога зародилась у него в груди.
Тухачевский, повинуясь странному и пугающему чувству, быстрыми шагами прошел к спальне и распахнул дверь.
Его охватил такой ужас, какого он не испытывал даже на фронте: на кровати, согнувшись в какой-то неестественной позе, лежала Маша. Глаза ее недвижимо уставились в потолок, будто хотели, пронзив его мертвым взглядом, наперекор смерти увидеть распахнутое над ней чужое московское небо. На прикроватном коврике, тускло мерцая под солнечным закатным лучом, проникшим в окно, лежал револьвер.