Звезда Тухачевского
Шрифт:
— И кого же он причисляет к тем, кто исповедует вождизм?
— Представьте, только Эберта, Носке и Гитлера, называя их гнойными нарывами капитализма.
— Да… И в чем же тут смелость? — разочарованно вопросил Якир.
— А ты не улавливаешь намека, Иона? Сии теоретические изыски можно ничтоже сумняшеся спроецировать и на наших вождей.
— Ты явно перебираешь, Ян. Он же утверждает, что в условиях социализма такие нарывы невозможны. И можно понять, что у нас нет никакого вождизма, а есть руководство, только мы, глупые и наивные, этого не можем взять в толк.
— Так у основоположника соцреализма это своего
…Такого рода разговоры длились порой до поздней ночи. И все, кто участвовал в этих ночных бдениях, испытывали чувство морального удовлетворения: в их стране все более и более нагнетается страх, свирепствуют карательные, или, как их еще по-деловому именуют, компетентные органы, а они начхали на это с высокой колокольни! Им ли, героям гражданской войны и революционной бури, проявлять трусость и наступать на собственное горло? Да и разве посмеют они, эти компетентные органы, заткнуть им рот, заставить говорить не то, что они думают, а только то, что будет ласкать слух кремлевских политиков, а тем более арестовать легендарных военачальников, благодаря которым эти самые политики и получили возможность прочно обосноваться на вершине власти, в Кремле! Пусть только попробуют!
И им, всем, кто собирался у Тухачевского, казалось, было невдомек, что компетентные органы могут все, потому что может все их основатель, их направляющая рука — Иосиф Виссарионович Сталин. Невдомек им было, кажется, и то, что те долгие разговоры, которые они вели, — и слишком откровенные и радикальные, и те, которые можно было отнести к разряду безобидных, — все эти разговоры при желании и необходимости сильные мира сего с помощью своих любимых компетентных органов могли запросто объединить под единым и коротким как выстрел, насмерть пугающим словом — заговор.
4
Новое знакомство Тухачевского с восхитившей его женщиной, как это уже не раз происходило в его жизни, было совершенно неожиданным и случайным. После торжественного заседания в здании бывшего Екатерининского института, ставшего отныне Домом Красной Армии, был дан банкет, на котором во всей своей красе, в праздничных нарядах блистали жены комсостава, для которых военный праздник был одним из тех редких событий, которое нарушало их привычный однообразный ритм жизни и давало простор для веселого общения, злословия, острых впечатлений и конечно же для легкого флирта.
Незнакомка относилась к тому типу женщин, что способны молниеносно увлечь мужчину своей дерзкой, вызывающей красотой, тонким остроумием и очаровательной улыбкой, за показной девственной наивностью которой скрывалась хищная хватка молодой тигрицы. Она прекрасно понимала, что открытая навязчивость может вызвать неприязнь и желание отделаться от женщины, решившей зануздать мужчину, и потому, оказавшись за банкетным столом почти напротив Тухачевского, тем не менее, обводя восхищенными, полными живого огня глазами сверкавших орденами командиров, ни разу не взглянула на него и этим ловко рассчитанным ходом сумела сразу же заинтриговать Тухачевского, задев его неуемное честолюбие. Упорное нежелание молодой
Банкет подходил к концу, его участники понемногу расходились, продолжая незаконченные разговоры; шум голосов усилился, высокие двери зала непрерывно то раскрывались, то закрывались, и настал момент, когда Тухачевский понял, что пора уходить. Дав знак адъютанту приблизиться, он негромко велел ему отправляться домой, что тот и воспринял с большим удовольствием.
Тухачевский понимал, что его слишком поздний уход с банкета выглядит не совсем прилично: военные такого высокого ранга, как он, обычно покидали застолья прежде других. Но сейчас какая-то непонятная сила, с которой он не мог заставить себя справиться, удерживала его здесь, пока эта привлекшая его пристальное внимание женщина не направилась к выходу.
Она стояла у самых дверей в некоей нерешительности, словно ожидая кого-то. И Тухачевский решительно приблизился к ней.
Незнакомка вскинула на него удивленные и, как ему показалось, слишком спокойные, гордые глаза.
— Простите, но я хочу испросить разрешения проводить вас, — непростительно робко предложил он.
— Разве в том есть надобность? — холодно осведомилась она. — Вы же меня совершенно не знаете, хотя вас я знаю, впрочем, вас знают все.
— Я помогу вам одеться, — торопливо, стараясь не быть навязчивым, сказал он.
— И всего-то? Не принимаете ли вы меня за провинциалку? — Насмешливо, глядя ему прямо в глаза, спросила она и, передернув покатыми плечами, будто изваянными искусным скульптором, точь-в-точь такими, какие изображали на картинах у красавиц прошлого века, быстрыми шагами подошла к гардеробу.
Однако Тухачевский в таких делах, как и на поле брани, не признавал поражений. Он неотступно следовал за ней и, когда ей протянули шубку и меховую шапочку, ловко перехватил одежду и галантно помог ей одеться.
— Благодарю вас, — не очень-то любезно проговорила она, будто он не помог, а помешал ей.
— И я благодарю вас, — мягко и искренне произнес он. — Благодарю за то, что вы так внезапно явились мне… — Он помолчал, мучительно подыскивая подходящие к этому моменту слова. — Явились мне как сон, как наваждение…
— Отчего же не как мимолетное виденье и не как гений чистой красоты? — съязвила она, — Хотите изъясняться красивее Пушкина?
«А ведь к ней и впрямь подходят эти пушкинские строки, — осенило его. — Сколько их ни произноси, они не становятся привычными и, тем более, банальными».
И он поспешил вслед за ней.
Над Москвой стояла мутная, сырая и туманная февральская ночь. С безрадостного хмурого неба неутомимо сыпался снег. Краешек холодной луны стыдливо выглядывал из черного облака.
Тухачевский решительно взял незнакомку под локоть и повел к своей машине.
— Однако! — В ее голосе едва приметно прозвучало восхищение. — Теперь мне понятно, почему вы выиграли столько сражений. Впрочем, разве есть смысл отказываться, если вы подвезете меня домой, на Тверскую?