Звезда Тухачевского
Шрифт:
Тухачевский поежился: это не женщина, а дьявол, а если прибегнуть к военному термину, то не женщина, а танк! И к чему приведет такое неожиданное и конечно же явно нежелательное для него знакомство?
— Вы — счастливый мужчина! — Зинаида Аркадьевна заливалась соловьем. — У вас красивая и умная жена и, смею полагать, не менее красивая и умная любовница! Целую и жду встречи! — И она, не ожидая ответа, повесила трубку.
5
Мчались стремительные, как ураган, тридцатые годы, мчались, обгоняя время, и люди, забывая день вчерашний, устремляясь
То были годы небывалых по масштабам свершений — на месте диких пустырей возникали гиганты индустрии, распахивались миллионы гектаров целины, возводились огромнейшие плотины на реках, строились дворцы культуры; величественные каналы соединяли реки и моря; сквозь тайгу на тысячи километров тянулись стальные рельсы железнодорожных магистралей, на-гора выдавались миллионы тонн угля, в небо взмывали стальные птицы — аэропланы, в непроглядную высь, едва ли не в самый космос устремлялись стратостаты, сквозь льды Ледовитого океана пробивались ледоколы… Казалось, что огромная, непредсказуемая в своих действиях страна проснулась от вековой спячки и принялась сооружать то, чего еще никогда не было в истории человечества. При этом каторжный труд людей, вооруженных такими «достижениями» технической мысли, как тачка, кирка и лопата, привычно именовался трудовым энтузиазмом масс.
Но как бы то ни было — ценой огромных, неисчислимых жертв страна лаптей и сохи, как в чудесной сказке, перевоплощалась в страну фабрик, заводов, колхозных полей, в страну сплошной грамотности и новой, национальной по форме, социалистической по содержанию культуры.
В то же время то были годы небывалых по масштабу празднеств и всяческих собраний, слетов и совещаний — чудилось, что вся страна, едва закончив трудовые смены на стройках, заводах, в лабораториях, спешила на все новые и новые совещания — сельские, районные, областные, краевые, республиканские и конечно же всесоюзные. Совещания эти гремели овациями, насыщались нескончаемыми речами и докладами, в которых главным героем, творцом и организатором всех побед социализма был великий Сталин.
На совещания в Москву неиссякаемыми потоками ехали металлурги, шахтеры, ткачихи, колхозники, стахановцы, танкисты, летчики, пионеры и комсомольцы, коммунисты и беспартийные. В столице их всех принимали с почетом, всех их одаривал своей неповторимой, загадочной и вместе с тем отеческой улыбкой Иосиф Виссарионович Сталин. Их возили на экскурсии по Москве, для них лучшие силы советского искусства давали концерты, ставили спектакли. Самым достойным вручались ордена и медали; не смолкая, били в литавры оркестры, без конца избирались президиумы совещаний, собраний и митингов — обычные, которые принято было называть рабочими, и почетные — непременно во главе с товарищем Сталиным.
Повсюду на улицах Москвы с огромных щитов и полотнищ обращались к народу лозунги ЦК ВКП(б):
«Мы вступаем в новую полосу решительной перестройки нашего хозяйства на основе социализма. Да здравствует пятилетка — план великих работ по строительству социализма!»
«От ударных рабочих бригад перейдем к ударным цехам и заводам!»
«Вырвем корни
«Молотом пролетарской диктатуры сокрушим сопротивление классового врага — кулака и нэпмана, бюрократа и вредителя!»
«Очистим партию от социально чуждых, потерявших классовое чутье и разложившихся! Усилим партию новыми колоннами лучших пролетариев! Передовые рабочие и работницы — в ряды ВКП(б)!»
Над улицей Горького на ветру, рвавшемся с северо-запада к Красной площади, трепыхалось полотнище:
«Да здравствует Красная Армия — вооруженный отряд мирового пролетариата, могучий оплот Октября!»
В армии тоже целыми косяками шли совещания, армия не хотела отставать от рабочего класса даже в названиях этих совещаний.
Танкистов тоже назвали стахановцами. И потому армейское совещание было наименовано совещанием стахановцев-танкистов.
Лучшие танкисты один за одним поднимались на трибуну, рапортуя о своих достижениях. Превзошел всех старший механик-водитель из Ленинградского военного округа Дудко. Громовым голосом он вещал с трибуны:
— Наш Ленинград стоит вблизи границы. Поэтому мы всегда начеку.
Едва ли не каждая его фраза прерывалась бурными овациями.
— В детстве я был беспризорником. Отец и мать у меня умерли до революции, я их не знал.
То, что Дудко не знал родителей, было его своеобразным алиби, кто знает — может, они были дворянами, или купцами, или богатеями, вот тогда бы не видать Дудко ни танка, ни трибуны совещания!
— А в армии, руководствуясь указаниями командования и нашей коммунистической партии, руководствуясь указаниями нашего родного отца — великого Сталина…
Едва кто-либо из выступавших произносил это знакомое имя, как весь зал превращался в бушующий океан: цунами аплодисментов готово было взорвать здание, участники совещания не жалели ладоней, неистово хлопали ими, стремясь перехлопать соседей, и чудилось, что этот шквал аплодисментов слышит не только Москва, но и вся страна.
— Руководствуясь указаниями нашего родного отца — великого Сталина, — повторил Дудко, опасаясь, что его недостаточно хорошо услышали, — я вырос в хорошего танкиста-стахановца. Я стал виртуозом грозной машины.
Что же я сделал как стахановец-танкист? На одной из машин, на которой я работал, я прошел две с половиной тысячи километров. Мотор на этой машине проработал значительно дольше положенного срока, перекрыв норму на сорок четыре процента. При этом не было ни одной поломки, не говоря уж об аварии.
С места его прервал взволнованный громкий голос:
— Как вы этого добились?
— Я добился этого тем, — Дудко словно был очень обрадован этому вопросу и сделал вид, что он был для него полной неожиданностью, в то время как его еще до совещания предупредили, что последует именно такой вопрос, — что всю свою энергию, всю свою любовь отдавал машине. — Он ответил так, как ему посоветовали ответить. — Я знал, что мне нужно прежде всего как следует изучить машину. А раз я изучил машину, то получил полную возможность овладеть ею, и машина стала послушной в моих руках. На другой машине, на которой пришлось мне работать, я прошел полторы тысячи километров. Я взял на ней пятьдесят различных препятствий, которые превышают нормы.