Звезда
Шрифт:
Проводы тоже были скромными — ведь еще неизвестно, станет Юра летчиком или уже в июле вернется домой. Мама накрыла на стол, отец принес коньяк, побеседовали о том, о сем. Отец, разумеется, велел не забывать, писать почаще. Вот Сергей пишет о своих буднях армейских, и ты пиши — нам всё интересно. Мама при этих словах заплакала, а отец посмотрел на нее с суровостью: «Чего ты ноешь? Думала, они всегда при юбке будут, что ли? Пора уже нашим соколам лететь!» Но ясно было, что и он едва сдерживается, что ему тоже тяжко и страшно — отправлять последнего сына в Большую жизнь, не зная, чем всё это закончится, будут ли его дети счастливы вне дома, найдут ли работу
На следующий день они поехали на вокзал. Дядя Валя отвез их на собственной машине и помог донести чемоданы до поезда. Потом скромно удалился, пожелав всего наилучшего. Юра впервые отправлялся в столь дальнюю поездку без родителей, но почему-то совершенно не волновался. И в самом деле, что может случиться с таким парнем — взрослым и самостоятельным? Отец пытался изображать радость и воодушевление, но глаза его хмурились.
— Да всё будет нормально, пап, — сказал ему Юра. — Как приеду и устроюсь на месте, отзвонюсь по межгороду.
Отец глубоко вздохнул и посмотрел на сына искательно, словно бы разом уменьшившись в росте и плечах.
— Я горжусь тобой, Юра, — шепнул он так тихо и смущенно, словно боялся, что другие пассажиры поезда услышат его и поднимут на смех. — Ты будешь летчиком, я верю. Нет, не верю — знаю. А потом и космонавтом станешь... Так и будет... — отец помолчал, потом продолжил: — Только об одном тебя прошу, когда это случится, и будешь ты знаменитый, не сильно зазнавайся, и маму помни... И помогай ей по мере сил.
— Ты чего, пап? — изумился Юра. — А ты что же?
— Всякое может случиться, — неопределенно отозвался отец. — Я же старше матери на тринадцать лет. Здоровье уже не то. Если вдруг выпаду в осадок... вы уж с братом, правда, не забывайте...
Юра не знал, что и сказать на эти слова. Настроение быстро портилось.
— Да ладно, — морщины на лице отца вдруг разгладились, и он улыбнулся. — Держи пять, Юрий. Я в тебя верю. Уезжай, летай — всё у тебя получится!
Поезд тронулся, и Юра быстро забыл это странное прощание. Вспомнил он его только через четыре года — в августе 1991-го. Из Москвы пришла телеграмма: «Отец умер. Приезжай проститься». Позднее лейтенант Юрий Москаленко узнал подробности: отец пришел, как обычно, на работу, сел в кресло за пульт в диспетчерской и умер. Инфаркт миокарда. Первый и, говорят, не самый страшный инфаркт. Но рядом не оказалось никого знающего и спасти не сумели. Может, отец уже тогда предчувствовал свою смерть — такую простую и такую страшную?
Шла телеграмма долго — почти пять дней. Ведь отправлена была в Оренбург, а лейтенант Москаленко в это время тренировался на секретном полигоне «Нитка», что в Крыму. Хоронить отца пришлось старшему брату Сергею...
20
Юра был уверен, что проверок, которые он уже преодолел, будет достаточно для того, чтобы его допустили к вступительным экзаменам в училище. Но это оказалось ошибочным представлением.
По приезду в Оренбург он попал не в светлые аудитории с высокими потолками и не на аэродром, а в так называемый «войсковой приемник», который представлял собой обнесенный забором военный лагерь. Все прибывающие кандидаты тут же разделялись на взводы и роты и начинали жить по Уставу внутренней службы. К взводам
А вот кое-кто из кандидатов приспособиться к новым для себя условиям не сумел. Скверная еда, жизнь по распорядку под контролем грубоватых солдат срочной службы, муштра на плацу, духота и кислая атмосфера дощатых бараков, которые заменяли в лагере казарму, — оказались непреодолимым испытанием для тех, кто привык к домашнему комфорту. Кто-то из них уехал на второй день, кто-то — позже. Провожали сломившихся без злорадства и без подначек — уезжают и уезжают, их проблемы, чем меньше народа, тем больше кислорода. Но тех, кто остался, ждали новые испытания.
Для начала пришлось пройти новую медкомиссию. Авиационные врачи обращались с кандидатами куда более сурово, чем военкоматовские. Не только пересчитывали зубы и заглядывали в зрачки, но и прогоняли через систему тестов на специальных турниках. На этом этапе часть кандидатов отсеялась и покинула «приемник». Однако конкурс всё равно был велик — восемь человек на место, что чрезвычайно удивило и расстроило Юру, который не считал свое образование чем-то выдающимся, а потому опасался вылететь на первом же экзамене. Убивало еще и то, что большинство кандидатов давно перевалили через двадцатилетний возраст, отслужили в армии, а некоторые приехали поступать во второй-третий раз и знали все «подводные камни» — соперничать с этими «старожилами» казалось безнадежной затеей.
Однако, пожив некоторое время в казарме, Юра понял, что у него есть кое-какие шансы. Те, кто уже служил в армии, считали себя взрослыми парнями, которым доступны всякие удовольствия взрослых парней — выпивка, сигареты и даже «план» (это слово в его особом значении Москаленко-младший впервые услышал как раз в «приемнике»). Потребление алкоголя и «плана» было строжайшим образом запрещено, а на никотин командование, казалось, смотрит сквозь пальцы — многие старшие офицеры курили и кандидатам дорогу к «курилке» не закрывали, — но Юра очень быстро заметил, что отношение к заядлым курильщикам несколько другое, чем к остальным, — на медкомиссии их осматривали с особой придирчивостью, а на экзаменах прямо-таки «валили». Хорошо, что Юра не успел обрести вредных привычек и не стремился выглядеть взрослее, чем он есть, — это, как оказалось, имело значение при том огромном конкурсе.
И всё же он очень остро ощущал свою неполноценность — ведь в «приемнике» хватало ребят без вредных привычек, но с гораздо большим жизненным опытом, чем Москаленко-младший. Среди кандидатов были, например, парни, отслужившие в наземном обеспечении ВВС. Были настоящие летчики, освоившие две-три машины в аэроклубе. Были спортсмены, увешанные значками, как елка игрушками. Были прожженные эрудиты, которые, казалось, знают об авиации всё и даже больше. И все они хотели летать — чаще, быстрее, выше и дальше.