Звездная роль Владика Козьмичева
Шрифт:
– Ну что, хочешь услышать приятную новость?
– Спрашиваешь!
– Тебе как? По порядку или суть?
– Лучше суть по порядку.
– А эта самая суть в том, что сегодня твою жену назвали жидовкой. Прямо так и сказали - жидовка.
– Ничего не понял! Кто? Где?
– В школе, милый, вернее возле школы...
– Слушай! Начала рассказывать, рассказывай!
– Выхожу из школы после уроков. Навстречу женщина. Пожилая, хорошо одетая. Идет прямо на меня. Я еще подумала, что, наверное, видит плохо, а очки не носит. Посторонилась.
Подходит
– Так это ты, милочка, и есть Шимановская?
– В чем дело? Я Вас не знаю.
– Зато я тебя знаю! Это из-за тебя меня из моей школы вытолкали...
– Из-за меня??? С чего Вы это взяли?
И тут пошло.
–
– Не знаешь? Как же? Устроил ее папочка на мое место... А она, видите ли, и не знает! Вы, евреи, везде пролезаете...
– Да Вы сумасшедшая! Оставьте меня в покое!
Отбежала от нее. И знаешь, что она вослед мне крикнула?
– Жидовка!
Рассказывала эту дикую историю Лена без явно выраженных эмоций. И лишь закончив, не выдержала.
– Владик, милый! Что мне теперь делать? Меня с детства никто не только жидовкой, но и еврейкой не называли! Это ужасно! За что? Что я такого этой тетке сделала? Если это правда, если меня в эту школу устроил твой папа, да еще такой ценой, я там работать больше буду! Завтра же подам заявление...
Владик, ошеломленный не меньше Лены, пытался ее успокоить. Взывал к рассудку, приводил аргументы, на его взгляд, подтверждавшие ее догадку, что у старухи съехали мозги.
– Лена! Возьми себя в руки! Не директорша же тебе такое сказала! Какая-то тебе со-вершенно не знакомая тетка. Никто тебя не устраивал. Плюнь и забудь!
А у самого в ушах отчетливо звучал разговор с Леонтьичем о Ленином еврействе. И, ви-димо, это, вопреки его артистическому прошлому, снижало убедительность его тона. Да и Лена закусила удила.
– Я все решила. Завтра иду к директорше и подаю заявление...
– Пусть так! Но что ты будешь потом делать?
– Не пропадем. Я работы не боюсь. Филологи не только в этой школе нужны. Москва большая...
Настроение было такое, что до вечера они почти не разговаривали. Владик пытался пи-сать. Но ничего не получалось, и в итоге он ушел спать. Лена проверила тетради, написала заявление об увольнении и тоже легла. Утром, как всегда, отвела Павлика в садик и пошла в школу, хотя в этот день у нее была самоподготовка. Директор оказалась на месте.
– Доброе утро, Ангелина Аркадьевна. Можно?
– Конечно, Елена Павловна. Садитесь. Я Вас слушаю.
– Увы, Ангелина Аркадьевна! Слушать Вам меня не придется. Лучше вот это посмотри-те. Там все написано.
И положила перед ней заявление. Ангелина Аркадьевна взглянула на листок. Потом на Лену. Опять на листок... На лице ее появилось не то что недоумение, а крайняя степень растерянности.
– Простите, Елена Павловна. Я ничего не понимаю. Что случилось? Это не шутка? Вы ведь только начали работать. И заявление...
– Налила себе воды.
– Подождите. Дайте мне успокоиться. Такое в моей директорской практике впервые. Что Вас заставило на такое решиться?
– Причины две, Ангелина Аркадьевна. Первую Вы и сами знаете. Мне сказали, что к Вам меня устроили против Вашего желания. Сделал это, как мне сообщили, мой отец, Кон-стантин Васильевич Козьмичев. Так вот. Во-первых, он отец моего мужа. Во-вторых, я его об этом не просила. И работать там, куда меня, как было сказано, затолкали, я не могу. У меня есть самолюбие. Но это еще можно было бы пережить... А вторую причину я назвать не могу. Она мерзкая. Такая мерзкая, что... И не выдержав, заплакала.
– Елена Павловна, что с Вами??? Этого еще не хватало. Попейте водички и успокойтесь, пожалуйста! Успокоились? Ну и слава богу! Так в чем дело? Я чувствую, что здесь что-то серьезное. Пока не расскажете, я Вас не отпущу.
Запинаясь и едва сдерживая слезы, Лена рассказала о встрече и разговоре со своей "предшественницей".
– Теперь Вы все знаете и понимаете, что дальше работать в школе я не могу.
– Да-а-а-а... Такого услышать я никак не ожидала... Что я могу сказать? Еще раз прошу Вас успокоиться. И позвольте извиниться за действительно мерзкую выходку своей бывшей сотрудницы. С ней у меня разговор еще будет. Я ее не оправдываю. Нервы...нервы...
Я ведь ее просила еще в апреле, когда было распределение нагрузки на этот учебный год, взять вместо старших младшие классы. Работа попроще. Нагрузка меньше. Ей ведь уже шестьдесят пять. Нет! Отказалась! Она и мне всякого наговорила. А я ведь в районо советова-лась. Там решили, что, если появится подходящая замена, то предложим ей перейти в другую школу. Сочли, что такое решение целесообразно. Я с этим была согласна. Наша школа в районе одна из лучших, а вот подходящую кандидатуру на старшие классы найти трудно.
Ну а когда вы появились, еще раз в районо ходила. Советовалась, что делать. Есть учи-тель. Молодая. С университетским образованием. С опытом работы, в том числе и в старших классах. Квартира не нужна. Ее упускать нельзя.
Да. Не скрою. О Вас меня просили. Но вовсе не Константин Романович, а его супруга. Мы ведь с ней давно знакомы. Толковая женщина. Не обижайтесь на нее. Да и меня можно понять. Иметь в школе невестку директора наших шефов совсем неплохо. А тут все сходится. Но не это было для меня главным. И с чего она решила, что вы дочь Козьмичева? Он ведь русский. И жена у него первая, я ее знала, была русской. Так что, Елена Павловна, простите, но я не вижу оснований для Вашего увольнения. Прошу Вас еще подумать. Если не передумае-те, то... Но я бы хотела, чтобы Вы у нас работали долго. Об оскорблении могу лишь еще раз сказать, что это действительно мерзкий случай. Тем более, что Вы русская... Вот ведь! Знает, что сама в своем уходе из школы виновата. Так нет! Евреи, видите ли, виноваты. Это мы умеем. Но простите меня за вульгарность, плюньте! На больных не обижаются.