Звездные ночи
Шрифт:
В ушах до сих пор петушиный голос: «Значит, вы учили ее летать…» Многозначительное ударение на каждом слове. «Знала ли Ольховская немецкий язык?..» Выведенная из себя подобными вопросами, Лейла чего только не наговорила этой сверхбдительной службистке, другая бы взвилась, а она: «Успокойтесь, пожалуйста, и ближе к делу…» Лейла кинулась к Бершанской, разрыдалась, та ее поила чаем, как больную, из своих рук и настойчиво внушала: «Образумься, прошу тебя, деточка, у них такая работа. Не принимай близко к сердцу, не терзайся, рано или поздно
Воображение быстрыми, яркими мазками рисовало картины одна страшнее другой. Сгорели вместе а самолетом… Рухнули, сраженные осколками или пулями… Раздавлены танками… А может, взлетели, да отказал мотор?.. В темноте врезались в склон кургана… Возможно и такое — подбиты «мессером». Тогда из последних сил они ползут по степи, умирают от жажды… Сонных, фашисты грубо выволакивают из-под стога, заламывают руки. Нет, только не это…
А вдруг распахнется дверь, и они, исхудавшие, веселые, перешагнут порог и в один голос: «А вот и мы!..»
О Лейле я готова говорить без конца. Такая она была многогранная, гармоничная, в ее характере слились воедино беспредельное мужество и ангельская сердечность, у нее, как у богини, не было недостатков, она была неповторимо прекрасна… Печаль в моей душе, но вам печалиться не надо. Я попробую вас развеселить. Сейчас. Представьте себе такую сценку…
Лейла сидит за столом, установленным на краю аэродрома под сосной, готовится к беседе, которую она должна провести с девушками, пополнившими эскадрилью. Подходит Руфа, свеженькая, как майская роза, чистенькая, аккуратная, и Лейла, уложив конспекты в планшет, поднялась, поправила ремень, ее руки обвились вокруг шеи подруги.
— Если бы я была парнем, — улыбаясь, защебетала она, — я бы не отдала тебя никому, никому, ты была бы только моей! Моя великая нежность покоряла бы тебя, и ты любила бы только меня одну… одного. Ты стала бы у меня еще лучше, ты бы сияла, как Вега…
Руфа, не ожидавшая такого страстного порыва от обычно сдержанней подруги, даже растерялась. Прижала ладони к жарким щекам.
— А ты? — не унималась Лейла. — Ты бы стала меня любить?
— Лейла… джаным…
— Да или нет?
— Да, да, да!
— Всю жизнь?
— Конечно.
— Все вы так говорите!
— Клянусь! Как жалко, что ты не парень! Тебе бы еще усики… — Руфа мизинчиком провела две черточки над верхней губой Лейлы.
— А Миша? Ты бы его отшила?
— Не знаю… Пришлось бы, наверно. Нет, лучше уж ты оставайся девушкой. Не будете мешать друг другу и разрывать меня на части.
— Я бы тебя отбила. Непременно. Проходу бы тебе не давала. Руфиночка, разрешите пригласить вас на танец… — Лейла подхватила подружку, напевая, закружилась с ней по лужайке. Усадила на пенек, склонилась в почтительном поклоне: — Руфиночка, хотите покататься на лодке? При луне!
— Не смеши меня, — Руфа замахала руками.
Лейла прерывисто шептала ей на ухо:
— Я
— Фантазерка. А я бы ни за что не согласилась превратиться в парня. Лучше бы умерла.
— Не могу представить. Парень из тебя не получится.
— Из тебя тоже.
— Ты думаешь? Плохо ты меня знаешь… Миша злится на меня, да? За ту историю? — посерьезнела Лейла.
— Нет, нет, что ты!
— А тогда злился?
— И тогда… Он все твердил, что ты справедливая, добрая, чуткая, искренняя.
— Злился, злился, только виду не подавал… Ой, что такое? Бежим!
Воет сирена. Подруги бегут к траншее. Самолеты замаскированы зелеными ветками, на взлетной площадке ни души.
Более двадцати «Юнкерсов» с тяжелым, ленивым гулом, в сопровождении всего двух истребителей, наплывают на аэродром. Где же ты, Ахмет, со своим истребителем?.. «Юнкерсы» скрылись за горизонтом.
После отбоя экипажи получили задание: нанести удар по железнодорожной станции в тылу врага.
Самолет Лейлы взлетел четвертым. Вскоре она уже прорвалась сквозь хоровод прожекторных лучей. И хотя яростно били зенитки, бомбы пошли на цель. А самолет, будто играет в прятки, то круто ныряет вниз, то взмывает вверх. Бедный Буратино, подвешенный к козырьку кабины, не знает куда ткнуться, одна нога у него подвернулась, голова запрокинулась. Воздушная волна, горячая, плотная, швырнула самолет в сторону, мотор заглох. Лейле удалось снова включить его. У самой земли «По-2» выровнялся и скользнул в спасительную кромешную тьму, Буратино, сверкая выпученными глазами, радостно подпрыгивал, как озорной ребенок.
— Молодец, Лелечка! — крикнула Руфа.
Лейла молчит. Радоваться рано. Мотор работает с перебоями, самолет качается, как на качелях. До аэродрома не дотянуть. Это поняла и Руфа.
— Сколько до «Крылатой коровы»? — в голосе Лейлы ни малейшей тревоги.
— Минут десять-двенадцать. Надо повернуть на двадцать градусов.
— Поворачиваем…
Руфа, кусая губы, уточняет маршрут. Лейла наклоняется, к приборной доске, трогает бензиновый подсос. Лица девушек покрыты крупными каплями пота, волосы растрепались.
— Еще чуть-чуть, Лелечка. Еще…
Мотор глохнет, самолет снижается бесшумно, как планер.
Лейла, не теряя присутствия духа, готовится к любой неожиданности, расстегнула кобуру пистолета. Крохотный аэродром расположен в стороне от дорог, фашистам он ни к чему, но все же…
Приземлились!
— Ты жива? — тихим, тревожным голосом спросила Лейла. — Не ушиблась?
— Чуть жива. От страха.
— Приготовь пистолет. Появятся немцы, стреляем до последнего. Стреляй аккуратно, не торопись. Они будут стараться взять нас живыми, но ты не бойся. Я подожгу бензин. Запасная канистра под рукой.