Звездный билет (сборник)

Аксенов Василий Павлович

Есть люди, способные передавать свою прану другим. Приятель, увлекающийся Востоком и эзотерическими теориями, давал мне недавно некий манускрипт, размноженный на ксероксе. По сути дела, как раз такими людьми были святые, говорил манускрипт. Все чудеса Христа не метафора, а реальность, ибо Ему свойствен был высший дар передачи праны. Человек же, находящийся в особом болезненном состоянии, ну, скажем, охваченный вегетативной дистонией, воспринимает прану гораздо активнее прочих, ему иногда и простой улыбки-то пробегающего мимо гражданина бывает достаточно, чтобы на время спастись.

Я вышел из подземного перехода, не без некоторой даже бодрости думая о том утешительном, что почерпнул из

полузапретного манускрипта. Запасы праны в мире неисчерпаемы. Учитесь передавать прану, усвойте, что, передавая прану другому, вы не тратите, а, наоборот, увеличиваете ваш собственный запас.

Раньше, когда подобных манускриптов в Москве и в помине не было и когда я просто-напросто был моложе на десять лет, я, кажется, очень неплохо умел передавать свою прану другим. Во всяком случае, я умел передавать ее команде. Такое иногда случалось в напряженнейшие моменты матчей. Я брал тайм-аут, ребята окружали меня, и… возникало какое-то особое состояние, я как будто вздымался до высоты своих гигантов. Я говорил обычное: «Держи его плотнее», «Пробуй свои броски», «Проходи по центру», и ребята кивали, но смысл этих наставлений в такие моменты им был не нужен. Все тогда говорили: «У Шатка вдохновение», а вот сейчас я понимаю, что излучал могучие волны праны. Ребята заряжались в этих волнах. В такие моменты я всегда понимал, что мы выиграли.

Теперь от меня не прана исходит, а муть и тоска, похожая на застойные ссаки. Теперь моя команда выигрывает только у тех, кто заведомо слабее, да и то по инерции. Уже несколько сезонов мы проигрываем «Танкам» без всякой борьбы, а раньше хоть и проигрывали этой военной машине, но всегда дерзко, наступательно, а то и выигрывали иногда.

Конечно, я знаю эту странную игру, ставшую моей жизнью, так, как мало кто ее еще знает, опыт у меня огромный, и в Федерации меня ценят, но в напряженные моменты матчей ребята больше не окружают меня горячим плотным кольцом, а стоят расслабленные, словно усталые жеребцы, и вяло кивают. Иссякло мое вдохновение, и все цементируется.

В этом манускрипте цитируется индийский йог Свами Кришнадевананда, гласящий, что всякий должен ощущать постоянное присутствие Всемогущего, с которым соединяет тебя твоя бессмертная душа, физическое же тело есть храм Бога, астральное же тело — это человеческая суть, малый залив в безбрежном океане мировой энергии, которая пульсирует вместе с тобой, вместе с каждым под метроном данного нам свыше священного слова ОМ.

Десять или пятнадцать лет назад, в разгаре побед, если бы я услышал слова этого йога, я бы только усмехнулся, а скорее всего, я бы их просто не услышал.

Сейчас мне кажется, что я уже ощущал этот священный метроном там, у кромки бора в «Пустых Квашах», когда лежал на спине в травах. Рядом на стебельке покачивалась очаровательная зеленая пушистая гусеница, в отдалении летела к Свияге очаровательная чайка, ветер прошел по папоротникам, конечно же очаровательным, и не коснулся очаровательных анютиных глаз, темнело минута за минутой, и звезды промывались под невидимыми, но безусловными накатами какого-то очарования, и каждое движение этой волны полностью соответствовало тому, что происходило тогда во мне, поистине я ощущал себя малым заливом гигантского океана и радовался этой причастности.

Конечно, я ничего не мог тогда знать о Боге (только и сохранилась из самого уже раннего детства мимолетная картинка — няня на коленях перед иконой, которую она обычно прятала в своем сундуке), религия была темой официальных острот, культурно-массового затейничества.

И вот сейчас я, атеист, член партии, член Президиума Всесоюзной федерации баскетбола, все время возвращаюсь к тем счастливым дням и думаю: Бог ли тогда прикасался ко мне, или

просто молодое тело радовалось совершенству своих обменных процессов?

Кончай, говорит мне Яша Валевич, человек, выполняющий в моей жизни роль лучшего друга, в чьей жизни и я под той же графой, в скобках. Ты бы о боженьке-то, Олег, поменьше бы распространялся, не к лицу это тебе, засмеют, а то и говном закидают. Вот именно обмен тогда у тебя был в порядке, а сейчас вегетативка шалит, мужской климакс, транквилизаторы надо пить, холодной водой обтираться. Перекатишься через физиологический рубеж, и будет спокойнее. Так он говорит с нарочито неправильным ударением, и я соглашаюсь, перевод всего этого дела в житейский аспект и впрямь успокаивает меня. Должно быть, в соображениях Валевича есть некая часть правды, думаю я. Киваю Якову, а сам начинаю думать о своей няне Евфимии Пузыревой, о ее ночных молитвах. В последнее время она мне часто стала вспоминаться, из пучин забытой жизни все чаще стало выплывать ее лицо. Я ни с кем этими воспоминаниями не делюсь, да и с кем мне, собственно говоря, делиться, кроме Валевича, а ему смешно рассказывать о няниных молитвах.

Старухе тогда, должно быть, было столько же лет, сколько мне сейчас, хотя она давно уже считалась старухой, а я вот до сих пор еще в кавалерах. Вот ее-то, должно быть, и в самом деле мучил климакс, разладилась вегетативная система, терзали страхи, навязчивые мучения, эдакая глухомань жизни. Просыпаясь иногда по ночам, я слышал, как она ворочается в темноте и бормочет: «Пресвятая Богородица Царица Небесная, спаси и помилуй». Шепот этот наполнял меня уютом и лаской, я вновь уходил в свой счастливый сон, обещавший новый счастливый день. Вот сейчас-то я понимаю, как туго тогда было моей несчастной няне, засыхающей без цветения девушке.

* * *

Однажды посреди ночи я увидел ее на коленях. На полу лежал квадрат лунного света, и в этом квадрате стояла Евфимия на коленях в своей серой деревенской самотканой рубахе, на затылке куцая косичка. Она била поклоны перед иконой, которую обычно прятала в своем сундуке. Однажды я заглянул в сундук и спросил няню, что там такое. Образ, строго сказала она, поджала губы и прикрыла сундук. Сейчас она шептала горячим любовным шепотом: «Господи Иисусе, спаси и помилуй дитятю малую сию, родителей ея и рабу грешную Твою! Глянь с небес на нас, усталых, и дай нам силы! Оборони нас от лукавого и обогрей! Слава Тебе, Господи, и ныне, и присно, и вовеки веков!..»

Она опустила лицо в ладони, и плечи ее затряслись от рыданий, а потом, когда она обернулась, я увидел на ее лице удивительную молодую радость, она словно помолодела на двадцать лет, как будто снова стала вятской девчонкой, приехавшей в большой город за своим скромным счастьем. Она склонилась к «дитяте» своей, чтобы поцеловать, и «дитятя» тут же прикрыл глаза, прикинулся спящим. Мне кажется, что и тогда, в неполных четыре, я понимал, что происходит некое таинство и нельзя его нарушать, а может быть, тогда я понимал это лучше, чем когда-либо. Как соотнести с Богом баскетбольное первенство страны, бесконечные разъезды, административные дела, тренировки, совещания, турнирные сетки? Можно ли придумать более далекую от веры профессию, чем советский баскетбольный тренер? Всю жизнь религия казалась мне абсурдом, вернее, я просто о ней почти никогда не думал, а вот сейчас дело моей жизни, баскетбол, кажется мне престраннейшим и нелепейшим вздором. Все чаще я вспоминаю нянино заплаканное лицо в комнате, наполненной лунным светом, и думаю: может ли вызвать такое мощное чувство то, чего, по заверениям нашего марксистского убожества, не существует. И все чаще и чаще после этого всплывает у меня в памяти сказочный силуэт Свияжска.