Звездный билет (сборник)
Шрифт:
В другое время Лева дал бы зарвавшейся акуле достойную отповедь, но сейчас только буркнул:
— Вот она, мораль желтого дьявола! Как их икрой ни корми, все в лес смотрят!
Сказав это, он снова переключился на сестер.
— Алиса, Лариса, могли бы вы меня полюбить?
— Ах, оставьте, какие глупости! — засмеялись сестры. — Как можно вас полюбить, Лева? Мы пишем о вас диссертацию. Вот я, филолог, пишу работу «От Сумарокова до Малахитова», а вот я, химик, пищу работу «Некоторые проблемы коагуляции в свете „Трактата о поваренной соли“»… Не могли бы вы ответить нам на ряд вопросов?
— А как же любовь?! — растерянно спросил Лева. — А как же образ Величавой Вечной Жены?
— Ах, оставьте, — захихикали сестры. — Как можно полюбить тему диссертации?
— Почему? — с тоской проговорил Лева. — Но почему же? Да разве же я не человек?
Он встал, качаясь. Мимо плыла княжна Аджарагам. Лева в полупрострации поплыл за ней.
— Да разве я не человек, мадам? Разве вы, устав от роскоши и прихотей мультимиллионеров, не могли бы полюбить меня, простую бедную знаменитость? Как хотите — плотоядно ли, платонически ли, но полюбите меня!
— Я вообще не имею дела с мужчинами, особенно в первую неделю полнолуния, — ответила на хинди княжна.
— Да почему же меня женщины не любят?! — вскричал кумир публики, остановясь среди зала.
Взрыв хохота был ему ответом. Лисички и зайчики, рассредоточившиеся уже по всему залу, хохотали вместе со всеми:
— Ой, умора. Малахитова женщины не любят!
— Девочки, я бы отдалась ему с закрытыми глазами, только страшно — все же Малахитов!
— Женщины его не любят! Умру!
Пышнотелая дама, директор фотоателье из Столешникова переулка, прогудела:
— Товарищ Малахитов, вас бы поразило, если бы я пригласила вас на танго?
— Пригласите! Пригласите меня! — взмолился Лева.
— Нет, я никогда на это не решусь! У меня к вам просьба, товарищ Малахитов, приходите к нам в ателье со всеми чемпионскими медалями!
Лева метнулся в сторону, ища среди хохочущего зала сочувствующее, глубоко потрясенное лицо. Тщетно. Весь «Нашшараби» грохотал от удовольствия — вечер удался! Шутка о том, что «Леву Малахитова женщины не любят», шаровой молнией летала по залу, сражая наповал. Ну, а наперсник школьных безобразий Серега Бабинцев, купаясь в лучах уже собственной славы, вдохновенно
— Мы с Левкой, старики, весь Кавказ излазили. Однажды на Клухорском перевале упились в пупель…
И лишь один человек, Юф Смеллдищев, скрестив руки на груди, стоял возле служебного стола, и в месопотамских его глазах Лева снова увидел приближающиеся желтые огни. Безотчетно повинуясь их зову, Лева стал приближаться, но был схвачен за руку своим старшим товарищем, давним наставником по бильярду, ипподрому и начертательной геометрии Гельмутом Осиповичем Лыгерном, ныне директором одной из киностудий. Они поцеловались.
— Гельмут Осипович, сегодня у меня страшный день, — горько сказал Лева, — я выяснил, что стал ходячим анахронизмом и что меня решительно женщины не любят. Вы как старый мой товарищ должны понять…
— Это все зола! — отмахнулся Лыгерн. — Твои «Большие качели» получили Гран-при в Акапулько. Слышал? Вот это дело! А ты о женщинах грустишь! Слушай, Левка, есть у тебя новые идеи по нашей части, по кинематографу? Давно ждем.
— Новые идеи? — горько усмехнулся Лева. — Все требуют от меня новых идей, и вы не исключение, Гельмут Осипович. — Он снова усмехнулся, на этот раз с озорством. — Есть новая идея для вашей студии. Надо сжечь шестой павильон.
— Как сжечь? — деловито спросил Лыгерн, уже строча «идею» в блокнот.
— Облить керосином и сжечь.
— Толково, — пробормотал Лыгерн, — толково, толково…
Мимо прошли, пристально глядя на Леву, две полублондинки.
— Да почему же меня женщины не любят, Гельмут Осипович? — с настоящим отчаянием возопил Лева.
— Это ерунда, это я тебе устрою, — пробормотал Лыгерн, развивая в блокноте Левину идею.
Лева снова вскочил и бросился через весь зал в буфетную к Розе Наумовне, которая всегда жила в его памяти как дама приятной наружности и доброго характера, хотя была Роза Наумовна уже частично старушкой.
— Не любят меня женщины, Розочка, мамочка, — плакался Лева, теснимый крутобокими нашшарабскими официантками. — Никто не любит, кроме неуловимой девушки-таитянки… Вы говорите, жена, Розочка? О Нине ни слова, она святая… Она меня вечно осуждает, и есть за что! Вот, например, сегодня — вместо того чтобы тихо чаевничать с ней, беседовать о Достоевском, я снова здесь, и все от меня чего-то хотят, все хохочут… а женщины не любят…
— На Волгу тебе надо, Левчик, на Енисей, на плоты, — задушевно увещевала его буфетчица, — ближе к истокам…
— А вы меня любите, Розочка-мамочка?
Роза Наумовна улыбнулась воспоминаниям:
— Люблю тебя, Левчик, но сейчас уже как мать. Или, точнее, как тетка…
— Я знаю, Лева, почему вас женщины не любят, — послышался вдруг из-за спины знакомый скрежещущий, как нож по сковородке, голос. Смеллдищев, это был он, взял Малахитова под локоть, вывел его в батистово-велюровый «предбанник» ресторана, усадил в кресло и склонился над ним.
— Почему же? — пробормотал Лева и попытался усмехнуться. — Почему же, Юф, старичина, меня женщины не любят?