Звездный билет
Шрифт:
Борис и Дубль-ве под руку проходят мимо нас. Улавливаю конец фразы Бориса:
– …чрезвычайно.
Вот черт, сразу же включается в трудовой процесс!
Посидев немного у себя и полистав свежий номер «Экспрессинформации», я иду в рентгеновскую лабораторию узнать насчет диапозитивов.
– Лидочка, можно?
В красноватой мгле появляется лаборантка Лида. Светлые волосы, белый халат и темное лицо. Она сейчас сама похожа на негатив.
– Как там мои картинки?
У нас с Лидой дружба. После меня она лучшая пинг-понгистка
Она включает проектор и показывает мне мои диапозитивы.
– Высший класс, – хвалю я ее.
– Это что такое, Витя? – спрашивает она.
– Это печень. Печеночные клетки.
– Это Красавица?
– Да.
У Красавицы были печальные глазки, а что она выделывала своими лапками!
Она узнавала меня, как человек. Я играл с ней, когда она была не в камере. И когда она была в камере, мне стоило большого труда встретиться с ней взглядом. Смотреть ее печеночные клетки тоже нелегко.
Я выхожу в коридор и неожиданно для себя заворачиваю к кабинету шефа.
Секретарша говорит, что я могу войти. Открываю дверь и вижу, что шеф сидит на краешке стола. Он редко сидит в кресле, только когда что-нибудь пишет. А когда разговаривает, он сидит на краешке стола, или на подоконнике, или уж в крайнем случае на ручке кресла. В общем-то он чудаковат, как почти все руководящие деятели нашего института. Пожалуй, один только Дубль-ве не чудак, но на общем фоне подтянутость и корректность кажутся чудачеством.
– Садитесь, Витя. – Шеф показывает на кресло. Я сажусь и замечаю на подоконнике своего друга Борю. Шеф смотрит на меня, потом на него. – Будем продолжать, Боря, или?.. – спрашивает он.
– Если позволите, я к вам зайду в конце дня.
Борис идет к выходу, даже не взглянув на меня. У меня мелькает мысль, что где-нибудь в другом месте я бы сейчас его не узнал.
– Ну, Витя? – И шеф вдруг садится в кресло.
– Андрей Иванович, я решил к вам зайти…
– Это очень мило с вашей стороны.
– Чтобы поблагодарить за обезьян.
– Пожалуйста, – говорит шеф и молчит.
И я молчу, как дурак. Шеф усмехается. Он иногда так усмехается, что хочется ему заехать по физиономии. Я говорю твердо и даже вызывающе:
– И еще я хотел узнать, включен ли мой доклад в повестку сессии.
Я посмотрел на себя в зеркало и спокойно ожесточился. Зеркало мне всегда помогает, когда я растерян, потому что у меня жесткое и грубоватое лицо.
Шеф роется в каких-то бумагах и наконец говорит:
– Да, ваш доклад включен. Выступаете в первый день, после Буркалло и перед Табидзе.
– Благодарю вас.
Я встаю и иду к выходу. Не хочешь говорить, ну и не надо.
– Виктор!
Оборачиваюсь. Шеф сидит на краешке стола. – Хотите попробовать французскую сигарету?
Он позавчера вернулся из Парижа, куда летал на сессию ЮНЕСКО. Я подхожу к столу. От французской сигареты я не откажусь. Кто откажется от французской сигареты! На бачке нарисован петух и написано
– Ну как там, в Париже? – спрашиваю, как спросил бы Борьку.
– Да в общем все то же. Развлекаются.
Некоторое время мы молчим. Надо же почувствовать французскую сигарету.
– Послушайте, Витя, – наконец говорит шеф, – у вас полная уверенность?
Я смотрю на себя в зеркало.
– Полная уверенность. Иначе бы я…
– Я к вам не зайду и не буду ничего смотреть. Вы это, надеюсь, понимаете?
– Конечно.
– Да ведь вы и не хотите, чтобы я смотрел, правда?
– Не хочу, Андрей Иванович.
Шеф усмехается.
– Как это все мне знакомо. У меня тоже когда-то наступил момент, когда я стал избегать покойного Кранца.
Он начинает ходить по комнате. Портрет Кранца висит над его столом. Я смотрю на портрет.
– Но вы ведь все-таки остались друзьями с Кранцем, не так ли?
Опять я делаю ошибку, как и в прошлый разговор с ним. Шеф терпеть не может ничего сладенького. Его прямо всего передергивает.
– Вот, что, Виктор Денисов, – резко говорит он. – Вы решили стать настоящим ученым? Как ваш руководитель и как коммунист, я приветствую ваш порыв. Ваш доклад поставлен на первый день сессии. Насколько я понимаю, вы будете говорить об очень важной проблеме. Я приветствую вашу смелость и самостоятельность. Но я вас предупреждаю: ученый совет будет слушать во все уши и смотреть во все глаза, и если ваша работа окажется ловким трюком, эффектной вспышкой (а так, к сожалению, бывает нередко; в молодости очень хочется сокрушить пару статуй), тогда мы вас не пощадим. Добросовестных компиляторов еще можно терпеть, но демагогии нет места в науке. Вам все понятно? Идите работать.
Кивнув, я пошел к выходу.
– Хотите еще сигарету? – крикнул шеф вдогонку.
Хотел бы я посмотреть на того, кто откажется от сигареты «Голуаз бле».
В коридоре меня встречает Борис.
– Весь наш отдел будет выступать против тебя, – говорит он, – потому что твоя работа – это дешевый трюк.
– Ага, понятно.
– Ты извини, старик, но я тоже буду выступать против тебя.
– А как же иначе? – говорю я, а сам в полном смятении. – «Борька, черт побери! Борька, Борька, неужели он все забыл?»
– Ты думаешь, что я боюсь за свою диссертацию, но это не так. Я – за научную честность.
– А я только за нее.
– Сомневаюсь!
– А ты знаешь содержание моей работы?
– В общих чертах.
– Пойдем!
Я хватаю его за руку и тащу в виварий. Красавица-бис висит на хвосте, а Маргарита прыгает из угла в угол, как заведенная.
– Видишь? – кричу я Борису. – Видишь, они живы. Они побывали в камере, и они живы.
Я смотрю на Бориса, а он смотрит на обезьян – у него стеклянный взгляд. Он смотрит и ничего не видит. Мне становится не по себе, и я ухожу из вивария. Борис идет за мной.