Звездный двойник
Шрифт:
— Пенни, вы действительно хотите сказать, что мистер Бонфорт искренне желал бы помнить всё эти мелочи?! По-моему, слишком уж похоже на надувательство.
Вместо достойного отпора святотатцу последовал кивок:
— Я раньше тоже так думала. Но, шеф, посмотрите на это несколько иначе. Вы записывали когда-нибудь телефоны своих друзей?
— Ну конечно!
— Разве это — надувательство? Разве они так мало заботят вас, что вы не в состоянии запомнить их номера? Может, вы извиняетесь перед ними за это?!
— Ох, ладно, ладно! Сдаюсь. Убедила.
— Он рад был бы всё это помнить, если б мог. А раз уж не может, ферли-хран — не большее надувательство, чем запись в блокноте о дне рождения друга. Он, по
Я напряг память. Великих артистов она явно не принимала в расчёт — хорошо, если вообще знала, что такие бывают…
— Встречался однажды с президентом Уорфилдом. Мне тогда лет десять или одиннадцать было.
— А подробности помните?
— Ну конечно! Он спросил: «Как тебя угораздило сломать руку, сынок?». Я ответил: «С велика упал, сэр!», а он сказал: «Я тоже раз так падал, только сломал ключицу».
— А как по-вашему, если б он был жив — помнил бы ваш разговор?
— Нет, конечно!
— Почему же, вполне мог! Скорее всего, у него было на вас досье. Их и на детей заводят — ведь дети растут и становятся взрослыми. Дело в том, что люди такого уровня встречаются с огромным количеством народа! Они просто не в силах запомнить всех. Но каждый помнит свою встречу с выдающимся человеком! Во всех подробностях, потому что для любого самая важная персона — он сам. Ни один политик никогда об этом не забывает, и потому просто необходимо иметь возможность помнить каждого так же подробно, как тот — его, это всего лишь — проявление дружелюбия, вежливости и теплоты. На них держится всё; по крайней мере, в политике.
Я попросил ферли-досье короля Виллема. Сведения были скудноваты, что меня попервости напугало. Затем я подумал, что Бонфорт мог и не знать Виллема так уж близко, он ведь, небось, встречался с ним лишь на нескольких официальных приёмах. Премьер-министром он был ещё при старом императоре — Фредерике. Никаких биографических подробностей не было, лишь приписка: Смотри «Дом Оранских». Смотреть я не стал — просто некогда было залезать в дебри многословия имперской и доимперской истории; да и в школе я по ней никогда не имел меньше «почти отлично». Интерес представляло лишь то, чего об императоре никто не знал, кроме Бонфорта…
Тут меня осенило: ферли-хран наверняка содержит сведения обо всех обитателях «Тома Пейна», они ведь, как-никак: А) люди; Б) с которыми встречался Бонфорт.
Я спросил об этом Пенни. Она слегка удивилась, но затем настала моя очередь удивляться: оказалось, на борту «Тома Пейна» целых шесть депутатов Великой Ассамблеи! Конечно, Родж Клифтон и сам мистер Бонфорт; но, едва заглянув в досье Дэка, я прочёл: Бродбент, Дарий К. Достопочтенный [23] ; депутат ВА от лиги Вольных Странников, Высшая Палата. Далее указывалось, что он имеет степень доктора философии (физика), девять лет назад выиграл первенство Империи по стрельбе из пистолета, а также опубликовал три тома стихов под псевдонимом Эйси Уилрайт. После этого я зарёкся на будущее судить о людях только по внешности.
23
…«Бродбент, Дарий К., Достопочтенный…» — этот титул в Англии соответствует достоинству младших сыновей графов и всех сыновей виконтов и баронов, а в США — используется при обращении к консулам, начальникам управлений министерств, членам Конгресса и мэрам крупных городов.
Ещё там присутствовало замечание, небрежно начертанное от руки: Весьма нравится женщинам — и наоборот.
Пенни и доктор Чапек тоже оказались депутатами и
Ещё он имел духовный сан — в некоей Первобиблейской Истинной Церкви Святого Духа; я о такой никогда не слыхал, но весь облик его подходил для этого как нельзя лучше.
С особым удовольствием я смотрел досье Пенни: Достопочтенная мисс Пенелопа Таллиаферро Рассел, магистр административного управления (Джорджтаун), бакалавр искусств (Уэлсли). Ну, это было неудивительно. Она представляла неорганизованных университетских дам — как я теперь понимал, ещё один «тихий» округ, ведь из них пять против одной — экспансионистки. Дальше шли номера её перчаток и всего остального, излюбленные цвета (кстати, насчёт одежды я мог бы ей кое-что присоветовать), любимые духи («Вожделение джунглей», конечно) и куча других мелочей самого безобидного свойства. Был и «комментарий»: Обострённое чувство справедливости; к точным наукам неспособна; гордится своим чувством юмора, коего начисто лишена; соблюдает диету, но при виде засахаренных вишен тотчас о ней забывает; комплекс ответственности за всё сущее; обожает печатное слово в любой форме.
Ниже — приписка рукой Бонфорта: Ух, Хохолок! Я же вижу — опять нос суёшь!
Возвращая ей всё обратно, я спросил, читала ли Пенни своё досье. Она посоветовала мне не лезть не в свои дела! Потом покраснела и извинилась.
Львиную долю времени отнимали репетиции, а что оставалось — шло на поддержку и уточнение внешности. Я добавил недостающие родинки, кропотливо наводил морщинки, сверял оттенок «полупрозрачного» по колориметру и укладывал электрощёткой остатки волос. Сложновато потом будет вернуть прежний вид, но надёжность грима того стоит. Даже ацетоном не смыть, не говоря уж о всяких там салфетках и носовых платках. Я и шрам на «нужную» ногу нанёс, по фото из истории болезни, что мне дал Чапек. Если б у Бонфорта была жена, или, скажем, любовница, она вряд ли смогла бы наверняка сказать, кто же из нас — настоящий. Повозиться, конечно, пришлось, зато о гриме можно было больше не заботиться и заниматься другими не менее важными делами.
Почти весь перелёт я старался вникнуть в то, о чём думал Бонфорт, во что он верил — то есть, в политику Партии Экспансионистов. Да он, можно сказать, сам был Партией Экспансионистов! Не просто выдающимся её деятелем, но — основоположником и духовным отцом. На заре существования партия была лишь движением «Наша Ноша» — сущим винегретом из самых разноцветных группировок, объединённых одним пониманием того, что «государственные границы» в космосе очень скоро станут весьма щекотливым вопросом для будущности всего человечества. Бонфорт чётко определил курс и партийную этику; он заявил, что свобода и равноправие важнее даже флага Империи и не уставал повторять, что человечество не должно забывать об ошибках европейцев в Азии и Африке.
Но одной вещью я был просто ошарашен: оказывается, на первых порах Партия Экспансионистов в точности повторяла политику сегодняшней ПЧ! Я в таких вещах ничего не понимаю; мне и невдомёк было, что политика партии с возрастом меняется зачастую сильнее, чем люди, — до полной неузнаваемости! Правда, краем уха я слыхал, будто Партия Человечества начиналась, как ответвление движения Экспансионистов, но никогда над этим не раздумывал. Однако, по зрелом размышлении, это неизбежно. Недальновидные течения затерялись со временем в недрах Истории, когда не смогли больше выдвигать достойных кандидатов, и единственное, шедшее по верному пути, просто обязано было разделиться на два потока…