Звёздный егерь
Шрифт:
Мы переглянулись с доктором. Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху, и я разлил её на троих — доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинул хлеб, чеснок.
Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал, и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошёл на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнёс:
— Сяторей [4] . Не рыба.
4
Щука (ненец.).
Я
Пока мы с Романом ели уху, ненец терпеливо и задумчиво жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился, только когда заварился чай.
За чаем и познакомились; выяснилось: наш ночной гость оленевод, пасёт с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и зовут его Николай Апицын.
— Отчего же у тебя фамилия русская? — поинтересовался доктор.
— Почему русская, — не согласился Николай. — От Апицы идём, из рода Вэры. Учёный из Ленинграда приезжал, говорил, ещё четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Апица.
Ещё минут двадцать Апицын, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках, и вдруг безо всякой видимой причины заявил:
— Зря сюда приехали. Плохое место. Болота. Гнус. Холодно.
— Чем же плохо? — рассудительно возразил доктор. — От гнуса мазь есть. Костюмы у нас тёплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.
— Хо! Разве сяторей — рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус. Но его тру-удно поймать. Сильно осторожная рыба.
Я обрадовался:
— Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнём.
Апицын снова замолчал, смиряясь, судя по всему, с тем, что место нам всё равно нравится. Затем с явной неохотой уступил:
— Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья не надо.
— Почему это не надо? — начал заводиться я. Что это за дела: пришёл, уху охаял, а теперь с места согнать пытается. — Захотим, на другой ручей пойдём.
— Не надо уходить далеко, — повторил Апицын.
— Но почему?!
— Сиртя тут живут. — неохотно пробормотал ненец.
— Сиртя? — переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые. — А это что ещё такое?
— Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана [5] .
— Сказка, — фыркнул доктор.
— Как сказка! Сиртя раньше много было в тундре, тысячи. Сейчас совсем мало. Однако, есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра спросить надо.
5
У ненцев шаман высшей категории. Выдутана лечили тяжелобольных, предсказывали будущее. Камлание выдутана сопровождалось невероятными трюками, например, они якобы могли протыкать себя хореем.
— Значит, сиртя людям помогают? — зацепился дотошный Роман.
— Помогают, помогают.
—
— Говорят так. Олень туда не ходит, ягель не растёт вокруг сиртямя [6] . Если человек без дела придёт, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.
Чего-то не договаривал Апицын, темнил.
— Ну а сам ты зачем в эти «плохие» места пришёл? Просто так, что ли?
6
Чум сиртя (ненец.).
— Зачем просто так. Хэхэ пришёл проведать, — сообщил Апицын и снова принялся набивать трубку.
Что означает «хэхэ», я понятия не имел. Даже не был уверен, что оленевод просто не морочил нам головы. Но Апицын произнёс «хэхэ» как нечто само собой разумеющееся, и невеждой показаться мне не хотелось.
— И далеко ещё идти? — решил задать я наводящий вопрос. — Вон уже море. Или заблудился?
— Как заблудился? Ненец в тундре не заблудится. Пришёл уже.
Я обвёл взглядом сидящих у костра, высвеченное бликами огня пятно побережья, но так и не угадал, кого или что имел в виду Апицын под словом «хэхэ». Любопытство моё разгоралось всё больше.
— И когда же ты будешь — хэхэ проведывать?
— Сейчас и буду. Докурю и проведаю.
— А нам можно?
— Пойдём, — разрешил Апицын. — Фонарик есть? Возьми.
Мы отошли от костра по берегу метров на сто пятьдесят, не более, как оленевод поднял руку: «Тут!» Роман включил фонарик, посветил перед ненцем. Николай Апицын с каким-то странным, то ли ошеломлённым, то ли очень-очень почтительным видом глядел на большой, почти в человеческий рост, валун. Тёмная от ночной сырости поверхность хэхэ тускло поблёскивала в свете фонаря, но ни знаков, ни петроглифических рисунков на камне не было заметно. Роман опустил луч ниже — и мы оба чуть не ахнули.
Под валуном кучей, внавал, лежали рогатые оленьи черепа. Их тут были десятки — побелевшие от времени, почти рассыпавшиеся, и относительно свежие, положенные хэхэ не столь уж давно. На некоторых рогах висели пёстрые лоскутки материи, подвязанные к отросткам. Тут же стоял ржавый чугунок, служивший, видимо, ёмкостью для более мелких подношений, валялись осколки стекла.
Не обращая на нас никакого внимания, Николай семь раз обошёл вокруг камня, опустился на колени, высыпал горсть чего-то — как мне показалось, табака — в чугунок. Затем достал плоскую фляжку коньяка, скрутил пробку и вылил содержимое на камень. После чего повернулся к нам:
— Всё, идите обратно. С хэхэ говорить буду.
Поражённые увиденным, мы как во сне вернулись к дотлевающему костру, налили ещё чаю. Апицын не возвращался. Стало зябко, и мы забрались в палатку.
— Завтра снимешь кадр века, — сказал доктор, зарываясь в спальник. — «Рома и Вова у хэхэ». Первый приз обеспечен.
— Сплюнь три раза, — сказал я. — И так, слышал же, место плохое.
— Суеверия. Будем устранять хирургически, — пробормотал Роман и захрапел.