Звёздный егерь

Темкин Григорий Евгеньевич

Люди напрягли волю, и ветки потянулись вверх, к зениту Сферы, у пола делаясь всё толще и крепче. Ещё немного — и вся крона оказалась в Сфере: два мощных сука с множеством побегов, ветвей, листьев, по одному на каждой половине.

«Пока неплохо, — подумал Марко, — всё как на рисунке: один сук по ту сторону, другой здесь».

«Развилка теперь, должно быть, как раз под Барьером, — подумал Филипп. — Вот он, экзамен. Ну, Марко, взяли…»

Но вершина дальше не поднималась, развилкой уперевшись в невидимую преграду где-то под полом. Думать тоже становилось всё труднее, словно и мысли попали в полосу препятствий и пробуксовывают, пробуксовывают в чем-то зыбком… «Ну же, ещё, ещё чуть-чуть», — приговаривал про себя Марко, всей мощью своей мысли проталкивая дуб через

оранжевый круг. Чувствуя, что силы на исходе, он напрягся перед последним рывком. Оба, готовясь к решающему усилию, глубоко вздохнули — и в лёгкие, уже привыкшие к стерильному воздуху Сферы, хлынул запах дубовой листвы, травы, леса: запах Земли. Их мысли, страдания, мечты переплелись, сложились воедино, сокрушая все помехи на своём пути.

По всенепроницаемому, сверхпрочному Барьеру пробежала дрожь. Он заколыхался, словно матерчатая прозрачная занавеска, и исчез. Свободный от препятствия, вверх потянулся живой древесный ствол, дошёл до купола Сферы и, как паутинку, поднял её на могучих ветвях.

Ещё не осознав величия содеянного, Филипп и Марко почувствовали, что стоят на Земле, у большого зелёного дерева, и что под ногами не пластик, а тёплая упругая почва, и что созвездия в густом вечернем небе необычно крупны, словно спелые виноградные грозди — протяни руку и сорви…

Они только начинали понимать, что всё-таки прошли сквозь Барьер друг к другу.

И что вся Вселенная теперь открыта перед ними.

Рисунок Василия Лапина

Лунный лист

Харьюзовый ручей

Рыбак-дилетант, оказавшись у водоёма, действует поспешно, суетливо: скидывает рюкзак на землю, хватает удочку и, на ходу разматывая леску, несётся к берегу. Рыболов опытный, профессионал в своём хобби, добравшись до заветного места, сперва устраивает лагерь, потом неторопливо настраивает снасти, с любовью перебирая блесны, лески, крючки. Он научился уже ценить не только результат, но и процесс, и смакует каждый миг, слагающий столь дорогую его сердцу рыбалку — от подготовки удочек до дегустации ухи. Одним словом, ведёт себя как настоящий гурман.

Мы — доктор Роман Алексеев, и я, спецфотокор АПН Владимир Карпов, — именно такие гурманы от рыбалки. И потому, высадившись с мотодоры, первым делом поставили палатку, надули резиновые матрасы, натаскали для костра дров — благо все беломорские берега усеяны плавником, набрали воды из речки, на рогульках с перекладиной пристроили котелок… И только когда оставалось поднести к хворосту спичку, а в воду положить рыбу — пока не пойманную — расчехлили мы наши заветные и столь мало за последний месяц бывшие в употреблении спиннинги.

А ведь, отправляясь в экспедицию по Белому морю на шхуне «Одиссей», мы наивно надеялись, что обязанности обязанностями, а и удастся ещё отвести душу на рыбной ловле. Куда там! К тому моменту, когда шхуна бросила якорь в посёлке Шойна на западном побережье Канина полуострова, позади уже было больше половины пути, и всё это время безраздельно было поглощено однообразной судовой работой, вахтами, лекциями в поморских посёлках, а главное — гонкой за графиком плавания: стиснутая рамками отпусков, экспедиция к первому августа должна была вернуться в Беломорск, исходный пункт, замкнув таким образом двухтысячемильное кольцо нашего маршрута.

И потому, когда в Шойне у «Одиссея» вдруг пробило прокладку дизеля и выяснилось, что ремонт задержит нас минимум на трое суток, мы с доктором, стыдно признаться, даже обрадовались. Убедить руководство, что выход в тундру на три дня несказанно обогатит экспедиционные фотоматериалы, и договориться с шойнинскими

рыбаками о доставке было уже делом техники.

Почему мы причалили именно у этого ручья? Трудно сказать. Скорее всего, чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зелёная тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными озёрами. Просто нам показалось, что мы отъехали от Шойны, последнего оплота цивилизации на Канинском полуострове, достаточно далеко, а потому сказали себе — здесь! Не глуша мотора, молодой помор Серёжа Заборщиков помог выгрузиться, велел ждать утром через два дня на третий, и его узконосая деревянная лодка нырнула в подступающий к берегу туман.

Пока разбивали лагерь, каждый приглядел себе место по рыбацкому вкусу. Доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зелёной травой, а я решил поблеснить в речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига, омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошёл проведать Романа.

Окружённый зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга пружинисто, в такт рывкам, изгибался.

— Уже третья, — сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более полукилограмма. — Присоединяйся.

Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята берут здесь безотказно, а вот их бабушки и дедушки от знакомства с нами упорно отказываются. Натаскав десятка полтора фунтовых «шнурков», мы заверили друг друга, что мелкая щука несравненно вкуснее крупной, и двинулись готовить ужин.

Ночи в Заполярье во второй половине июля ещё не чёрные, но уже и не белые. Они скорее серовато-голубые или перламутровые; когда такая ночь опускается, тундру затягивает, словно вышедший из фокуса негатив, дрожащей полупрозрачной дымкой, и эта пелена порой совсем безмолвна, даже твой собственный голос вязнет в её ватном теле, а иногда делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель росомахи…

Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдёт на углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тундра молчала, и тишина оттого казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. Не зря такую тишину называют звенящей, подумал я. Мне даже показалось, что в ней и правда, звучат далёкие, почти неразличимые колокольчики.

— Колокольчики. — не то спросил, не то сообщил мне Роман.

И тут я осознал, что перезвон мне не причудился, а реально существует. И бубенчики, кому бы они ни принадлежали, движутся в нашу сторону.

— Похоже, у нас будут гости, Рома.

Доктор покосился на прислонённое к палатке ружье и ничего не ответил. Колокольчики шли прямо на нас, и я тщетно пытался разобрать, сколько их, пока в сумерках не обрисовались силуэты человека и двух оленей.

Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошёл к костру, молча уселся на землю. Достал из-за пазухи трубку, прикурил от головёшки. Так же молча, не глядя на нас, полностью погрузился в курение. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю потрёпанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги [2] и облысевшие от возраста пимы [3] . Лицо его, усталое и морщинистое, излучало наслаждение, глаза сошлись в узенькие щёлочки; весь мир, казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы чёрного и довольно зловонного дыма.

2

Замша из оленьей шкуры.

3

Высокие сапоги из камусов (шкур с ног оленя) мехом наружу.