Звездный корсар

Бердник Олесь Павлович

Устремление в пространство с помощью приборов — это первые, детские шаги. Даже Циолковский, отец космонавтики, утверждал это. Он пророчествовал о сублимации, утончении материи, о трансформации тел, о расширении наших чувств и разума в многомерность Мироздания, овладении пространством и временем, о прорастании человека из ограниченной трехмерной телесной темницы — смертной и слабой — в Новый Мир. Человек должен воссоздать в себе всемогущего Титана, который способен будет овладеть Беспредельностью, станет ее жителем, синтезирует в себе всю глубинность Макрокосма. Тогда осуществится мечта древних мудрецов и философов, атом будет равен Космосу, Человек отождествится

с Целым. Друзья! Боги человеческой истории — только небесный негатив нашего хаотического земного бытия. Хомо Космикус, Человек Звездный станет Сыном Вселенной, даст жизнь и мысль всему сущему, выведет всех существ из лабиринта необходимости и смерти в царство свободы.

— Невообразимо, — вздохнул священник, задумчиво глядя на Гореницу.

— Философская фантазия, — пожал плечами баптист.

— Объясните, — попросил кто-то из ребят. — А то слишком все абстрактно…

— Хороши, — согласился ученый. — Кратко скажу. Остальное — размышляйте сами.

Последние достижения науки привели нас к пониманию Вселенной как Целого. Но Целое может быть лишь как импульс, квант, мгновенность, а не интеграция систем или частиц. Тут противоречие с теорией относительности, ограничивающей распространение причинности скоростью света. Считается, что квантовый барьер — 300000 километров в секунду — не будет преодолен. Таким образом, Космос останется непознанным, ибо ограниченная скорость в Беспредельности создает перед исследователем стену. Позже возникла идея мгновенного взаимодействия вне времени и пространства. Некоторые эксперименты с фазовыми кванторезонаторами подтвердили, что Вселенная имеет, кроме известных нам пространственно-временных связей, более глубокое родство…

— Как это возможно? — не сдержался прокурор. — Ведь существуют мириады звезд, туманностей, планет, частиц, существ. Каким образом между ними может быть мгновенное, сверхвременное взаимодействие? Ведь сигнал должен передаваться в некоей среде, хотя бы в вакууме, преодолевая миллиарды световых лет?!

— Вот-вот! Ветхая логика, обременяющая нас даже на уровне космического мышления.

Все это — механистические представления средневековых ученых, передавших нам в наследство первобытный логический аппарат мышления. Не буду углубляться в чащу софистики. Приведу пример: изображение на экране телевизора ткет луч за какую-то часть секунды. Мы видим изображение как целое. Представьте себе, что на электроне, сканирующем изображение, живут мыслящие существа. Для них телевизионная картинка, воспринимаемая нами в одно мгновение, будет целой космоисторией, продолжающейся, возможно, миллионолетия. Ученые допускают, что и Вселенная соткана единственным Праатомом. Жизнь этого Праатома и есть мозаика Вселенской Эволюции. Мыслящие существа постепенно, во времени и пространстве, «рассматривают» то, что Всегда Есмь. Таким образом, все сущее — тождественно, ибо несет в себе импульс Единственного Праатома. А время, пространство — лишь ритмика, проявление, волны эволюции. Мыслящее существо должно овладеть секретом этой динамической творящей нити. И если преуспеем в этом, тогда сможем сознательно сливаться с Космосом, расширять свои чувства и разум — до Беспредельности…

— Какая-то научная религия, — скептически вздохнул баптист. — Но без любви, без веры, без надежды. У нас есть Отец, Творец. Значит, есть упование, что где-то можно отдохнуть от абсурда бытия.

— Это правда, — согласился Гореница. — Нам негде почить, преклонить голову. Мы — вечные птицы. Бытие — вечный полет. Но — все же — вы заблуждаетесь. Задание, о котором я намекнул,

нельзя осуществить без любви. Надо очень любить людей, мир, каждый цветок, чтобы идти на такой сумасшедший шаг — познание Целого!

Сумасшедший с точки зрения «нормального» смысла. Но надо идти! И мы пойдем.

Новый Человек должен родиться от нас, как мы родились в лоне животного мира. Вы знаете, что бывает, когда в лоне матери задерживается плод?

— Мертворожденное дитя, — подсказал Григор.

— Да! — остро взглянул на него Гореница. — Преждевременное рождение — тоже катастрофа. Кесарево сечение — это исключение, которое не всегда бывает удачным.

Нужно трепетное ожидание, чтобы человечество своевременно родилось в новое бытие…

…Григор с Галей вышли на улицу, направились к днепровским склонам. Над Левобережьем плыли туманы, фиолетовой мглой наливалось небо.

— Тебе понравилось? — помолчав, спросил Григор.

— Гореница хорошо сказал. Мне он чем-то близок… будто я с ним знакома давным-давно… вот как с тобой…

— Мне тоже он близок.

— А судьи не понравились. Умные ребята, но все это — наивно. Сами же люди навыдумывали богов, а затем принялись их судить…

— Ну не совсем навыдумывали. Все это — сложнее. Тут тянется ниточка к праистории, к космоистории… А наши ребята? Ведь это лишь шуточный прием…

— А мне грустно. Во всех этих ка-вэ-энах, различных дискуссиях есть некая гротескная искусственность. Нет органичности, естественности. Там, где есть природность, — не может быть дискуссий. О чем дискутировать цветам? Или орлам, аистам? Летим, брат, вот единственное слово. А то — соревнуются, кто умнее скажет, острее, кто больше знает, помнит. Разве мудрость в памяти? Или в острословии, юморе?

— А в чем же, Галя?

— В простоте, в искренности. Я это ощущаю, но… доказать? Нужно ли? То, что можно «доказать», — неправда.

— Парадоксально, но — верно. Интересно весьма. Правда, как солнце, не требует доказательства. Греет, сияет и жжет! Галя, я что-то захотел есть. Зайдем-ка в кафе. Недалеко от фуникулера. Посидим, а то ведь завтра я еду…

— На две недели? — заволновалась Галя. — Так надолго?

— Командировка, — вздохнул Григор.

И снова молчание. Надо обманывать. А она говорит об искренности. Как же уйти от недостойной комедии?

Им принесли бутылку сухого вина, конфеты, яблоки и яичницу. Григор наполнил бокалы. Галя взяла свой, посмотрела на свет, улыбнулась.

— Традиция. Но приятная. А вообще-то — я всегда с тобою как в хмелю. За твое возвращение. За успех.

— За любовь, — сказал Григор.

Она возражающе покачала головой.

— За любовь — нельзя — Почему?

— Потому что она — вне всего утилитарного. Можно желать богатства, успеха, здоровья, но любви… нет! Она приходит сама. И уходит тоже сама. Она есть или ее нет. И ничто не вернет ее.

— Тогда, — молвил Григор, — выпьем за то, чтобы она не ушла. Она тут… Со мною… Правда, Галя?

— Правда, — ответила просто и спокойно. — Она здесь… невидима. Как мне хочется сохранить ее, оберечь…

Прошло две недели. Григор вернулся в Киев. Шеф встретил его приветливо, но сдержанно. Сразу же сказал:

— Придется тебе снова взяться за то дело, голубчик.

— За какое? — не понял Григор.

— Предыдущее.

— Но ведь Куренной явился?

— И затерялся. Дело чрезвычайно осложнилось. Его убили…

— Как? — подскочил Григор.

— Не ори, — сердито прервал шеф. — Не барышня дореволюционная, а криминалист.