Звездный страж (Авторский сборник)

Рассел Эрик Фрэнк

— Я понимаю вас, — сказал Фэндер. — Вы должны простить меня. Ведь я чужестранец. И сужу по собственным чувствам. Я тоже время от времени бываю одинок.

— Как же так? — спросил Грейпейт, поглядев на него с удивлением. — Неужто вы хотите сказать, что вас оставили на произвол судьбы?

— Именно.

— Эх, человек! — пылко воскликнул Грейпейт.

«Человек!» Это была картинка, напоминавшая представление Спиди: образ зыбких очертаний, но с вполне определенным человеческим лицом.

Представитель старшего поколения землян реагировал на то, что он считал, скорее, ситуацией, чем свободным выбором,

и реакция пришла на волне симпатии.

Фэндер отозвался тотчас же и твердо:

— Видите, в каких я обстоятельствах. Дружба с дикими животными ничего не принесет мне. Мне нужно мыслящее существо, друг, которому понравилась бы моя музыка и который забыл бы про мою внешность, существо достаточно разумное, чтобы…

— Не уверен, что мы настолько разумны, — вмешался Грейпейт. Он хмуро скользнул взглядом по окрестностям. — Особенно, когда смотришь на это кладбище вокруг и думаешь о том, что такие же слова о разумном произносились во времена моего прадеда.

— Всякий цветок расцветает из пыли прежних цветов, — сказал Фэндер.

— Что это за «цветы»?

Марсианин испытал чувство, схожее с потрясением. Он тут же изобразил телепатически картину: трубчатые лилии, алые и сияющие, — и мозг Грейпейта вертел ее так и сяк, все никак не признавая в ней рыбу, мясо или растение.

— Растения вроде этих. — Фэндер сорвал несколько стеблей зелено-голубой травы. — Только крупнее, красочнее и ароматнее. — Он передал сверкающий образ поля в квадратную милю шириной и длиной, полного трубчатых лилий, красных и сияющих, названия которым он не смог бы подобрать на земном языке.

— Вот так петрушка! — воскликнул Грейпейт. — У нас здесь такого отродясь не водилось.

— Здесь — нет, — внушал Фэндер. — Не здесь. — Он указал на далекий горизонт. — А где-то там — очень даже может быть. Если соберемся, мы сможем составить друг другу компанию в пути и многому научиться друг у друга. Мы можем объединить наши усилия и наши идеи и искать далекие цветы — и не только для себя, но и для других.

— Народ теперь не собирается большой компанией. Все живут семьями, пока чума не разрывает и эти, последние связи. А потом бросают детей. Чем больше толпа, тем выше риск подхватить инфекцию. — Опершись на оружие, он смотрел на собеседника, и его мысли, передаваемые по телепатическому каналу, были хмуро-торжественны. — Как только заболевает один, он тут же уползает, чтобы испустить дух в одиночку. Его кончина — личное дело между ним и Господом, свидетели не нужны. Смерть стала весьма частным делом в наши дни.

— Как, и после стольких лет? Вам не кажется, что к этому времени эпидемия могла кончиться?

— Кто знает. И кто рискнет?

— Я рискну.

— Ну что ж, можешь попробовать. Ты не похож на нас, ты другой. Можешь и не заразиться.

— А может быть, умру, только еще медленнее и мучительнее.

— Все может быть, — согласился Грейпейт, пожав плечами. — Все равно, ведь ты смотришь на это под своим персональным углом — так сказать, со своей колокольни. Тебя же бросили на произвол судьбы. Что тебе терять?

— Жизнь, — ответил Фэндер.

Грейпейт вздрогнул, словно его слегка кольнуло в бок.

— Ну что ж, это рискованная игра. И нет игрока, который мог бы сыграть по большей ставке, чем эта. Поэтому пойдем с нами. — Он сжал ствол ружья так, что побелели костяшки

пальцев. — Только помни: в тот момент, как ты подхватишь заразу, ты уйдешь немедленно и навсегда. Если же не уйдешь, я сам убью тебя и отволоку твое тело, даже если заражусь при этом сам. Дети прежде всего, понимаешь?

В убежищах оказалось намного просторнее после пещеры. Восемнадцать детей жили здесь, истощавшие на долгой диете из корней, съедобных трав и редкого кролика, попадавшегося в силки. Самые юные и пугливые привыкли к Фэндеру уже на десятые сутки. Через четыре месяца сверкающий голубой студень стал обязательной частью обстановки их маленького, ограниченного мирка.

Шестеро подростков были пареньками постарше Спиди, один из них даже намного старше, однако все ж таки взрослым его назвать было нельзя. Фэндер учил их игре на своем невиданном инструменте и время от времени, в виде поощрения, брал на десятиминутные экскурсии на грузовых санях по окрестностям. Он строгал кукол для девочек, а также изготавливал странноватого вида домики-купола для кукол и игрушечные креслица со спинками в виде веера, сплетенные из травы. Ни одна из игрушек не была в полном смысле слова марсианской или же земной. Они представляли собой некий трогательный компромисс воображения: марсианское представление о том, как должны выглядеть эти земные предметы, если бы они действительно существовали.

Но тайно, чтобы никому не показалось, что он пренебрегает младшими, он направлял основные усилия на шестерых старших мальчиков, включая Спиди. Фэндер решил, что они — основная сила, на которую мог сейчас рассчитывать этот заброшенный мир. При этом он ни разу не побеспокоился подумать о том, что не технический, гуманитарный мозг также имеет свои достоинства и что могут наступить времена и условия, в которых стоит отойти от узкого взгляда на вещи.

Так что он почел за лучшее сконцентрировать свои усилия на семи старших детях, обучая их все эти долго тянувшиеся месяцы, побуждая их разум, поощряя любопытство и постоянно внушая идею, что страх болезни и смерти может стать разъединяющей народы враждебной догмой, если они не победят его в собственной душе.

Он учил их, что смерть есть смерть: естественный процесс, который следует воспринимать философски и встречать с достоинством, и временами ему казалось, что он не учит их ничему особенному, а просто напоминает им, поскольку глубоко в своих подрастающих умах жила родовая память землян, уже размышлявших над этими проблемами и приходивших к таким же выводам еще за десять-двадцать тысяч лет до этого. И все же он надеялся сдвинуть этот чумовой шлагбаум с пути прогресса и вел детскую логику более быстро к взрослому взгляду на жизнь. В этом отношении он был удовлетворен. Он сделал почти все, что было в его силах.

Как-то раз они организовали концерт, пытаясь спеть, аккомпанируя на его арфе, и время от времени попадая импровизированными строками в такт, затем спорили об относительном достоинстве избранных слов и фраз, пока методом исключения не сочинили самую настоящую песню. Когда из песен вырос репертуар и пение стало более мастеровитым, более отполированным, старик Грейпейт проявил интерес, пришел на один концерт, затем на другой, пока не пристрастился к этому делу, выступая в роли публики, состоявшей из одного человека.