Звездный танец
Шрифт:
Норри двигалась по тросу при помощи бухты своей страховочной веревки.
Конечно, она при этом вращалась в противоположном направлении. Это было потрясающе красивое зрелище. Я остановил свое собственное вращение, чтобы наблюдать за Норри. Возможно, лениво подумал я, когда— нибудь мы включим это в танец. Динамическое равновесие, инь и янь, столь же просто и столь же сложно, как атом водорода. «Разве атомы не танцуют, Чарли?» Я похолодел, но тут же усмехнулся над собой и расслабился. «Ты не можешь преследовать меня, Шера, — сказал я слуховой галлюцинации. — Мы в мире с тобой. Без меня ты бы никогда
Я еще немного понаблюдал за Норри, в странно отвлеченном состоянии мыслей. Рассматривая объективно, моя жена и близко не была столь .ошеломляюще красивой, какой была ее покойная сестра. Она была всего лишь очень красивой. И ни единого раза за все десятилетия нашей при— чудливой связи я не чувствовал к Норри ничего похожего на необоримую, всепоглощающую страсть, на это бездумное обожание, когда видишь след на полу комнаты и говоришь себе: «Здесь ступала она», когда видишь заряженную камеру и говоришь себе: «Этим я ее снимал». Бессонные ночи, море виски, тяжкие сны и ужасные пробуждения; и среди всего этого — непрестанное желание, которое ничем нельзя умерить, и которое способно утолить только присутствие любимого существа. Моя страсть к Шере умерла, исчезла навсегда почти в тот самый момент, когда не стало Шеры. Норри была права тогда, два года назад в «Ле Мэнтнан»: такую страсть можно питать только к тому, кого вы считаете для себя недостижимым. И самое худшее для вас — ошибиться. Шера была ко мне очень добра. Любовь, которую я теперь делил с Норри, была гораздо спокойнее, во всяком случае, моя нервная система была в порядке. Странно, я много лет умудрялся не замечать этой любви. Но в конце концов эта разновидность любви была богаче.
Послушайте, какой метафорой я пользовался: еще до того, как мне вообще пришло в голову, что я могу оказаться в космосе. И она до сих пор хороша.
Представьте, что мы все находимся в невесомости, все ныне живущие люди.
Буквальным образом свободно падаем при одном g вниз, в трубе такой невообразимой длины, что ее дна нельзя разглядеть. Широкая труба усыпана случайными препятствиями — и закон больших чисел говорит, что через некоторое конечное время вы врежетесь в одно из них: вы умрете. Нас в трубе буквально миллиарды, все падают, все знают, что однажды врежутся в препятствие. Мы все время ударяемся друг о друга, нас более или менее случайно швыряет в чьи-то жизни и группы жизней и вышвыривает из них.
Большинство из нас создают себе сложные конструкции убеждений, которые отрицают существование падения или существование препятствий, и помещают эти конструкции под ногами, как доску скейта. Тот, кто хорошо умеет кататься на скейте, может продержаться на нем всю жизнь.
Иногда вы протягиваете руку, берете за руку постороннего человека и падаете вместе некоторое время. Тогда это все кажется не таким плохим.
Иногда, если вы действительно впали в отчаяние от страха, вы хватаетесь за кого-нибудь, как утопающий за соломинку. Или безнадежно пытаетесь до— тянуться до кого-то, кто летит по другой траектории, до кого вам все равно не добраться — просто чтобы сделать что-то и забыть, что ваша смерть стремительно несется навстречу вам.
К Шере я испытывал чувства именно такого
— Приходило ли в голову кому-нибудь из вас, — лениво спросил я, — что благодаря жизни в космосе мы повзрослели примерно до раннего детства?
Норри хихикнула и остановила раскачивание.
— Что ты хочешь этим сказать, любимый?
Рауль рассмеялся.
— Это очевидно. Посмотрите на нас. Резиновая гусеница, тарелочка и раскачивание на веревке. Вершина современной культуры. Дети на самой большой игровой площадке, которую когда-либо создавал Господь.
— На привязи, — сказала Норри. — Как деревенские дети, чтобы не залезли в сад.
— Мне это нравится, — вставил Гарри.
Линда выходила из медитации; ее голос был тягучим, мягким.
— Чарли прав. Мы повзрослели достаточно, чтобы стать, как дети.
— Это ближе к тому, что я подразумевал, — одобрительно сказал я. — Игра есть игра — не важно, теннисная ракетка у вас в руках или погремушка.
Я говорю не о том, какие игрушки мы выбираем. Это больше похоже на… — Я замолчал, чтобы подумать. Они ждали. — Послушайте, мне кажется, что я чувствовал себя старым-старым с тех самых пор, как мне исполнилось лет девять. Последние годы были для меня зрелым возрастом, которого до тех пор у меня не было, а теперь я счастлив как ребенок.
Линда запела.
Не помню, когда я еще был так счастлив, Счастливее, чем могу сказать.
Я, бывало, чувствовал себя старше своего прадедушки, Но теперь молодею с каждым днем.
— Это старая песня Новой Шотландии, — тихо закончила она.
— Научи и меня, — сказал Рауль.
— Позже. Я хочу додумать.
Я тоже хотел додумать. Но в этот миг включился мой наручный будильник.
Я нащупал кнопку через р-костюм и отключил сигнал.
— Увы, ребята. Мы наполовину израсходовали запас воздуха. Давайте соберемся вместе для групповых упражнений. Подтягивайтесь к Линде. По— пробуем «Пульсирующие снежинки».
«Ч-черт, снова работать?», «Пффу-у, у нас впереди год, чтобы прийти в форму», «Щас, погодите, поймаю эту штуку» и «Давайте быстрее начнем и быстрее закончим» были совершенно естественно прозвучавшими ответами на мою кодовую фразу. Мы собрались все вместе и устроили кое-какой фокус с нашими радио.
— Вот сюда, — сказал я, когда закончил манипуляции. — Верно. А ты, Гарри, переместись туда и возьмись за Тома… так. Эй, берегитесь! О Боже!
— завопил я.
— Господи Боже мой, — захлебнулся Рауль. — У него порвался костюм!
Господи боже мой, у него порвался костюм! Сделайте что-нибудь, Господи Боже мой…
— Помогите! — взревел я. — Звездные танцоры вызывают «Зигфрид», помогите! Проклятие! У нас тут порвался костюм. Я не знаю, смогу ли его по— чинить, отвечайте!
Тишина, если не считать страшного бульканья Гарри.
— «Зигфрид», Бога ради, ответьте! Один из ваших драгоценных переводчиков здесь умирает!
Тишина.
Рауль сыпал гневными проклятиями, Линда его успокаивала, Норри тихо молилась.