Звездочеты
Шрифт:
— Орудие! — сам себе скомандовал Провоторов.
Пушка рявкнула, обдав Семена тугой горькой волной, и в тот же миг в него сыпануло комками низвергнувшейся, словно из вулкана, земли и еще чем-то острым, нестерпимо горячим.
«Танк огрызается, — успел догадаться Семен. — Неужто промахнулся сержант? Не может быть, он же нашенский…»
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Школа, в которой работал Максим, готовилась эвакуироваться в Куйбышев, и, хотя с первого сентября в ней, как обычно, начались занятия, все — и учителя, и ученики — жили предстоящим отъездом.
Максиму, не получавшему
Максим остро завидовал сейчас всем, кто ушел на фронт или же готовился к тому, чтобы уйти. Завидовал Ярославе, хотя и не знал ничего о ее судьбе, завидовал Пете Клименко, уехавшему на фронт по заданию редакции. И когда кто-либо из учеников сообщал на перемене, что его отец ушел воевать, Максим съеживался, точно от удара.
Школа готовилась к отъезду и, может быть, уже уехала бы, но шли дни, а ей все не выделяли вагоны, и потому занятия продолжались по тому же самому расписанию, которое составлялось так, словно вовсе не было никакой войны.
Максим заранее решил про себя, что не поедет вместе со школой и останется в Москве. Как-то Анна Алексеевна, директор школы, сухонькая, подвижная, в круглых с сильно выпуклыми линзами очках женщина, спросила его, готов ли он к переезду.
— А я и не собираюсь, — отчеканил он сурово, чтобы у Анны Алексеевны не оставалось никаких сомнений относительно его намерений.
— Как вас прикажете понимать? — Директор в таких случаях сразу же переходила на официальный тон.
— Да вот так уж и понимайте, — почему-то улыбнулся Максим. — Так уж и понимайте. Я остаюсь в Москве.
— Это какое-то ребячество, — рассердилась Анна Алексеевна. Она никогда не отличалась умением вести острый разговор тактично и сдержанно. — Вы с такой легкостью способны покинуть родную школу?
Максим посмотрел на возбужденное, недоуменное и почти злое лицо директрисы так, как смотрят родители на непонятливого младенца.
— Анна Алексеевна, — терпеливо ответил он. — Мне нелегко покидать родную школу. Но еще труднее, а если сказать точнее — просто невозможно покинуть Москву. Именно сейчас…
— Ну, милейший, я не собираюсь вести с вами длительную полемику, — немного смягчилась Анна Алексеевна. — Нас рассудит районе.
— Вы говорите так, словно районо — это всевышний, — снова улыбнулся Максим.
На том их разговор и окончился. Зазвенел звонок, и Максим, взяв портфель, пошел на урок.
В пятом классе, где по расписанию значилась история древнего мира, Максим увидел полупустые парты — часть учеников уже уехала вместе с родителями. Оставшиеся ребята встретили Максима без обычного шума и толчеи — близость фронта, воздушные налеты приучили к сдержанности
Максим уселся за учительский стол, медленно прошелся глазами по списку, по знакомым клеточкам журнала, в которых стояли ставшие привычными пометки: «выбыл», «болен», «не был». Оценки почти совсем не выставлялись, да и какой смысл был сейчас в этих оценках? И все же Максим, преодолевая скептицизм, внушал себе: «Война войной, а учить их надо — без знаний нет и солдата».
Он так же медленно окинул взглядом каждый ряд парт, мальчиков и девочек, которые вдруг, в какие-то считанные месяцы, буквально повзрослели на его глазах. Он хорошо знал каждого из них. У самого стола — бойкая девочка с льняными косичками и всегда удивленными большими глазами. Это — Раечка Морозова. Трудно поверить, что эта неусидчивая, порой взбалмошная девчонка щелкает как орехи самые сложные математические задачи, о которые порой спотыкаются даже учителя. К истории же она равнодушна. А там, на самой задней парте в левом ряду, Витя Ивановский, заядлый ботаник, любитель бабочек и жуков. Интересно, если война продлится еще долго и Витьке придется воевать, как они помогут ему, эти стрекозки и гербариумы? У окна, — всегда задумчивый, нахмуренный до суровости Коля Бойцов. Это прирожденный историк. Учебник он с первого урока знает едва ли не наизусть, разбуди ночью — назовет любую дату, любые сражения и любого царя. Парта его всегда забита книжками на исторические темы, и, когда кто-либо из учеников стоит у доски и без всякого воодушевления бубнит слово в слово, как в учебнике, о том, какой была Аттика к концу гомеровского времени, Колька глотает очередную повесть о Древнем Риме.
Да, все они такие разные прежде, сейчас казались Максиму во всем схожими друг с другом. Точнее, не во всем, а в одном — в остром восприятии происходивших событий. На них уже успело дохнуть жаркое пламя войны, и они стали не просто детьми — детьми военного времени.
— Повторим пройденное, — отвлекаясь наконец от своих мыслей, сказал Максим. — Что у нас было задано на дом?
— Греко-персидские войны, — тут же выпалил Колька Бойцов, не удосужившись даже поднять руку.
Максим обычно прощал такие вольности своему любимцу, окрещенному в классе «профессором». Но сейчас он строго сказал:
— Я ведь спрашиваю не тебя, Бойцов. И прежде чем вспоминать греко-персидские войны… В общем, кто нам расскажет последнюю сводку Совинформбюро?
Колька тут же, не ожидая вызова, вскочил, громыхнув крышкой парты. «Захвалил я, кажется, Бойцова, — упрекнул себя Максим. — Он и впрямь возомнил о себе. Тоже мне, царь Дарий. Вон какой подбородок — упрямый, будто скульптор из мрамора высек, глаза — сама суровость…»
— В последней сводке Совинформбюро сказано, — не замечая укоризненного взгляда учителя, принялся чеканить Колька, будто текст сводки лежал перед ним на парте, — что наши войска после упорных, кровопролитных боев оставили город Орел…
Колька вдруг оборвал свой стремительный ответ и взглянул на Максима, как бы спрашивая у него, продолжать или не продолжать. Но лицо Максима было настолько непроницаемым, что Колька умолк и медленно опустился на сиденье.
— Да, оставили город Орел, — точно раздумывая наедине с собой, повторил Максим. — Временно оставили, — сделал он резкий упор на слове «временно». — Что с тобой, Ивановский? — Он заметил, что заядлый ботаник опустил голову на парту.
«Наверное, не выспался, — подумал Максим. — Вчера немцы бомбили, а в бомбоубежище какой сон?»