Звездолет с перебитым крылом
Шрифт:
Под крыльцом собралось много разного мусора, но я место примерно заметил, так что перебирать долго не пришлось. Монета потемнела, но Дюшке и такая сойдет. Деньги были, теперь одеться надо. В шкафу у меня свой отдел, там для особых случаев припасено одевание, если в кино, или на вокзал кого провожать, или в гости. Штаны, пиджак, под пиджак футболка, а еще ботинки итальянские синие — бабушка мне на сданную клюкву купила. Я быстренько переоделся и побежал к Дюшке.
Он меня уже возле дома выхаживал, бродил по тропинке, заложив руки
Мы дожидались Анну и Марка у столовой электросетей, слушали запах жареного лука и биточков с макаронами. Дюшка пообедать не успел и живо рассказывал про то, как он любит картофельное пюре с поджаркой, его мама не умеет так, как в столовых, готовить, когда он, Дюшка, вырастет, он дома никогда питаться не будет, всегда в столовых. Говорит, что самые вкусные — на заводах, а самые плохие — на вокзалах. Он и Анне посоветовал сюда ходить, потому что тут работают поварихи, которых выгнали из техникума, и они готовят как дома и воровать не приспособились еще.
— У меня шесть копеек лишних есть. — Дюшка похлопал по карману. — Можно купить один пирожок…
— Или два чая, — сказал я.
— Точно. Зайдем, возьмем два чая, и с черным хлебом…
Из окон пахло так вкусно, что я чуть было не поддался этому Дюшкиному искушению, но тут двери открылись, и из столовой показались Анна и Марк. Выглядели они осоловело и сонно, наверное, по два обеда навернули. А Марк еще и карманы хлебом набил, и, пока мы шли до клуба, он ел хлеб.
Сломанный палец его почернел и выглядел гангренозно, но Марка это не заботило — он доставал из карманов куртки куски черного и жевал. Молча.
Анна тоже молчала.
Сначала по Пионерской, потом через парк, она все молчала, а Марк хлеб ел. Я не знал, что сказать, сначала пытался придумать, а потом и бросил, не все же болтать? К тому же за меня болтал Дюшка. Хорошо, когда у тебя друг трепло. Трепло болтает, а ты идешь, о своем думаешь. А и действительно, не жарко ей в этой куртке?
Возле клуба народу много собралось, человек двести, хотя сеанс и был на четыре часа. Но на «Семь самураев» всегда много собирается, их в позапрошлом году привозили зимой, так из колхозов люди приезжали.
Все толпились у входа, до сеанса полчаса, но зрители на всякий случай бродили вокруг, курили, сидели на скамейках; в парке, от клуба через дорогу, по поводу скопления народа включили карусель, всё как обычно.
Анна и Марк явно насторожились, слишком много людей для них, в тайге ведь три человека уже толпа. Я же не очень насторожился. Ну да, на «Семь самураев» могли прийти и пацаны из-за линии, но тут наша территория, и они не сильно наглеют. А сегодня наверняка порядок будет — вдоль дороги у клуба стояли два военных «Урала». Значит, пэвэошников привезли в кино, а у них с дисциплиной строго, да и вокруг себя они приглядывают.
Дюшка предложил заглянуть в тир, пострелять бесплатно.
Я остался с Анной внизу.
Она разглядывала афиши фильмов, прошлогодних, и позапрошлогодних, и совсем старых, еще «Карнавальная ночь» даже на стене висела. Иногда Анна останавливалась возле какой-то афиши и молчала, и тогда я рассказывал.
— «Планета бурь» — это про Венеру, — говорил я. — В кино я ее не видал, но по телику однажды показывали. Отличный фильм. Там робот взбунтовался и хотел космонавтов в лаву сбросить. И птеродактили там еще нападали, и какая-то штука со щупальцами, вроде как сухопутный осьминог…
Анна молчала и слушала. Очень внимательно слушала и на плакаты смотрела тоже серьезно. А я рассказывал, а потом мы переходили к следующему плакату.
— «Неуловимые мстители» — кино здоровское! Когда его привозили, я два раза ходил смотрел. А Дюшка пять. А когда второй фильм привозили, билетов вообще не достать было, я один раз успел сходить, а потом заболел ангиной…
А Дюшка и тогда пять раз сходил.
— Там про Гражданскую войну, про банды всякие. Интересно.
Дальше «Розыгрыш».
— Тут про школу, — сказал я. — Стрельбы нет, но ничего так, пойдет. Песни поют.
— Про школу? — спросила Анна.
— Ага. Ну, как обычно у нас — есть отличник, который гад, и есть троечник, который на гитаре играет. А девушка любит не гитариста, а карьериста. Вот они и маются все.
Анна смотрела на плакат, читала фамилии актеров.
— Если тебе про школу кино нравится, то вон хорошее, — указал я. — «Доживем до понедельника», там Штирлиц играет.
Мы перешли к «Доживем до понедельника».
— Смешно, — сказал я. — Штирлиц — и учителя играет. Но само кино нормальное.
— О чем?
— Ну…
«Доживем до понедельника» я плохо помнил.
— Там все тоже маются, — сказал я. — Что-то их там всех мучает, непонятно что. Надоело все, а как бросить, не знают.
Анна перешла к следующей афише.
— «Солярис», — прочитала Анна. — «Солярис» — это солнечный?
— «Солярис» — это страшный, — ответил я. — Там про мертвецов.
— Как это?
— Фантастика. На другой планете к космонавтам являлись мертвецы и вели себя как живые…
— А это?
Анна остановилась перед плакатом. Смотрела и смотрела.
— Это что за фильм? — спросила она.
— Это… Это «Пепел».
На плакате была стена. Обычная бетонная стена, старая, выщербленная. На стене отпечатались вытянутые человеческие силуэты, а справа, где стена обрывалась, стояла девочка. Длинная, ниже колен ночная рубашка. Прямые черные волосы. Лица не видно. Глаза.