Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Шрифт:
На это моя любимая жена изрекла:
– С Магдалинами разными, с...
– Последнее слово шлепнулось, как промасленный блин, брошенный на тарелку.
Я понял, что моя любимая жена не имеет ни малейшего желания выслушивать мои приключения.
Я поплелся в свою боковушу и тоже улегся спать. Долго не мог сомкнуть глаз, ворочался с боку на бок, кряхтел. Потом считал в уме и не помню уже, на которой сотне сбился со счета...
Наутро, еще и свет не занялся, пошел искать Полищука. Застал его в сельсовете - он готовил какие-то
На улице стояла подвода. И кто бы, вы думали, был кучером? Вот, ей-богу, не угадаете!..
Только я поднял на него глаза, как холодная истома подступила к сердцу.
Это Данько Титаренко в солдатских галифе и в опорках на босу ногу стоял опершись локтем на полудрабок. Картуз держался на кудрях где-то на затылке. Парень беззлобно и мило улыбался, сверкая ястребиными глазами.
Как зачарованный, я не сводил с него взгляда.
Он был чертовски воспитан, этот Данько Котосмал. Как только я поравнялся с подводой, он учтиво снял картуз и поклонился.
– Добрый день, Иван Иванович! Что, и вы собрались в волость?
Меня так заворожил его чистый взгляд, что я даже не ответил на приветствие. И кажется, рот приоткрыл от этой святой невинности.
И тут же подумал: "А может, и не он?" И поймал себя на том, что ненавижу его какой-то непостижимой биологической яростью. Даже скулы свело.
И подумал я еще: "Может, и не он. Может, это ненависть моя нашептывает на него? Может, и пожар не его рук дело? Разве может таким взглядом смотреть людям в глаза садист, поджигатель и бандит?"
И еще одна мысль мелькнула: "Неужели у такого отца может быть т а к о й сын?"
Вспомнил я и слова Нины Витольдовны Бубповской, перед святой чистотой которой благоговею: "...ваши предположения юридической силы не имеют..."
Конечно, всех этих слов, написанных мною только что, не было в моем сознании. Потому что знаю по собственному опыту, что человек мыслит не словами. Но как бы там ни было, а думал я именно об этом.
– А-а, - обрадовался Ригор Власович, завидев меня.
– Так что там с читальней?
– Не закончили, Ригор Власович. Еще бы на один день...
Председатель разочарованно пожевал губами. Постучал пальцами по столу.
– На следующей неделе созовем еще раз. И бедный класс, и живоглотов. А с сегодняшнего дня вы, Иван Иванович, вместе со своими учительницами разберите библиотеку Бубновского. Там все в конюшне, в маштарке*. Ключ я вам сейчас дам. Вы сами знаете, что нужное, а что вредное для пролетариату. Только вот сумнение меня берет: товарищ Ленин запретил и "ять" и "ер". Как тут быть?
_______________
* М а ш т а р к а - кладовая в конюшне, где хранится упряжь и фураж.
– Ничего, Ригор Власович. Товарищ Ленин пока что и сам читает старые книги. Это я точно знаю. Нам инспектор уездного культпросвета говорил.
Ригор Власович пристально посмотрел
– Вам я верю.
Я выразительно моргнул на дверь в другую комнату.
– Вот что, - сказал Полищук, - ты, Федор, пиши себе, а мне надо посоветоваться с Иваном Ивановичем.
– И подтолкнул меня к двери своего кабинета.
Слушал Ригор Власович с невозмутимым лицом.
– Так, - сказал он, - так... Узнали обоих?
– Шкарбаненко, - ответил я.
– А второй живоглот?
Я долго молчал, потом вздохнул.
– Не видел.
На этот раз надолго замолчал Полищук.
– Ох, смотрите, Иван Иванович. Иногда полправды лучше полной. Если ее, ту, полную правду, не высказать совсем...
– И взглянул мне прямо в глаза.
– Не знаю, не знаю, Ригор Власович... Пускай уж особый отдел... А я чего не видел, того не знаю!
– В особом отделе-то не святые сидят! Которые видют и невидимое.
– Вот то-то и оно, что не святые, потому я и не говорю, лишь бы только сказать...
– Гм!
– покрутил головой Ригор Власович.
– Стало быть, что в лоб, что по лбу - все равно больно... Эх, интеллигенция!.. Попозже и вы, Иван Иванович, сами уразумеете, что такое - классовая борьба!
– Конечно, вам виднее, Ригор Власович...
– сказал я с особенной интонацией.
Полищук понял. Лицо его приобрело землистый цвет. Он снова посмотрел мне в глаза.
– Над кем смеются, те в люди выходят, Иван Иванович!
Я улыбнулся.
– Ну ладно, - сказал Полищук, - спасибо и на этом... Но обидно мне, Иван Иванович: не во всем вы стоите за бедный класс!
Теперь обиделся я.
– Ну, знаете, Ригор Власович...
– И, не попрощавшись, вышел.
На пороге сельсовета почувствовал раскаяние и, если бы Полищук позвал меня, я, может, и вернулся бы...
Данько Котосмал лежал на подводе навзничь, накрыв лицо картузом. Небольшая и крепкая его фигура казалась воплощением ленивой силы и грубой красоты.
"А может, и не он..." - снова подумал я. Но мысль эта не принесла мне успокоения, не сняла тяжести с души.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, где автор рассказывает, как Яринку Корчук
поставили пред свершившимся фактом
В ту ночь Яринку мучил полоз. Вот так: вроде сидит она у окна, а на печи притаился он. И стоит только девушке забыться, как гад тянется с печи через всю хату прямо к лицу. Девушка с омерзением жмурится - и змея моментально прячется за дымоходом. Завороженная его изумрудными глазами, Яринка не может тронуться с места, вся она точно окаменела, и знает, что должна непрерывно помнить о своем враге, чтобы тот внезапно не ударил ее своей мерзкой ледяной головой. А думать о нем - еще большая мука. И видит Яринка свою мать на лежанке. Она прядет, подложив под себя доску с прилаженной к ней куделью, и веретено вертится, как волчок, опускаясь до самого пола.