Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)
Шрифт:
Но мать смотрит только на бесконечную нить в своих пальцах.
"Мама, спаси меня!.." - мысленно умоляет Яринка, потому как и губы не разжать от извечного страха.
А мать не слышит ее призыва. И снова и снова тянется к девушке полоз, и снова отгоняет она его своей ненавистью... А нить все течет и течет из материнских пальцев, бесконечная, как чужая жизнь...
И все же какая-то милосердная сила освободила Яринку от чар.
Был рассвет, как все летние рассветы. Черными молниями проносились ласточки перед окном, пищали их птенцы в гнездах, блеяли овцы
И Яринке от мысли о полозе, от того, что с икон пристально, с молчаливым укором, смотрели на нее круглые глаза святых, что мать так и не пришла освободить ее от злых чар, снова стало жутко.
Но вдруг Яринка услышала голос матери. Она еле слышно пела в кухне свою любимую песню.
Тихо, тихо Дунай воду несет,
Еще тише девка косу чешет...
И тогда Яринка соскочила с постели и в одной сорочке кинулась к матери. Порывисто распахнула дверь, на миг остановилась. Мать подметала комнату - глиняный пол был весь усеян рябинками разбрызганной изо рта воды.
Мать обернулась к ней, и лицо ее показалось Яринке веселым и лукавым. Будто собиралась сказать дочке что-то очень приятное. Девушка обняла мать за талию и с какой-то злой нежностью прижалась к ней всем телом.
– Ой, мамочка моя!..
Ее подмывало рассказать матери о своем страхе, о полозе, который мучил ее всю ночь, упрекнуть мать за то, что она не спасала ее от гадины. Но потом сообразила, что не следует говорить об этом, и даже отругала себя мысленно - вот дурная я, ведь мама ни сном ни духом не ведала об этом противном полозе! И Яринка только сказала:
– Ой, какие вы, мама, какие вы!..
И от слов этих смутилась София, опустила глаза, и Яринка заметила глубокие синие тени под глазами матери, и, жалея ее, дочь разгладила пальцами эти синие круги.
– Ой, что это вы, мама, больны? Или плакали?
София еще сильнее застеснялась, пробормотала что-то вполголоса и сама обняла Яринку. И так стояли они, обнявшись, и покачивались медленно, счастливые оттого, что существуют на свете одна для другой.
– А где ж наймит?
– Ш-ш!
– приложила мать палец к губам.
– Дядька Степан спит...
Девушка повела глазами по хате, удивляясь, почему не видит наймита на обычном месте, на лавке, и, только случайно взглянув на постель матери на нарах, увидела там Степана, который укрылся от мух рядном с головой. И синяя молния сверкнула в глазах Яринки, когда она посмотрела на мать.
Но на этот раз мать не опустила глаза. Мало того, - в ее взгляде засветилась тихая угроза, упрямство и еще что-то настолько жестокое и непримиримое, что у Яринки мороз пробежал по спине.
София это, очевидно, почувствовала, ибо прошептала виновато:
– Пошли,
– И, придерживая дочку за талию, легонько, но настойчиво, повлекла ее к двери.
– До-о-ченька моя!
– сказала мать протяжно и трагично, словно жалуясь, точно оплакивая свою судьбу и одновременно как бы утешаясь чем-то.
– До-о-ченька моя-а-а! Не суди свою мать - ибо грех!
– А как же наш тата?
– сквозь зубы сказала Яринка.
– Они еще, может, придут!..
– И зарыдала без слез - злостно, одним только прерывистым дыханием-стоном, всем дрожащим телом, своей страстной ненавистью, которая обезобразила ее лицо.
– Не придет наш батя никогда...
– глухо промолвила София и перекрестилась.
– Мир праху его и в вышних покой! Не придет наш тата, доченька, семь лет прошло, как нет его. Если б был, то и безногий, а дополз бы до своего порога... А нам с тобою хозяин нужен, мужской глаз да рука твердая...
– А без него мы разве бедовали? Дяди мои разве не помогали нам?
– В печенках у меня сидит эта помощь твоих дядек!
– в сердцах сказала София.
– За ту их помощь у меня аж плечи трещат на отработках, дядьки твои такие добрые да ладные, что и сорочки с себя не пожалеют, только бы с тебя потом содрать сорочку вместе со шкурой!.. Да и не монашка я, обета такого не давала. Хотя, может, и поздно, но хочу счастья изведать!
– А я? А я?
– крепко зажмурив глаза, закричала в отчаянии Яринка.
София зажала ей рот ладонью.
– Чш!
– почти с ненавистью зашипела.
– Цыц, дурная! Как подрастешь, узнаешь, где правда. Ты все о себе... для своей пользы... своего покоя... а мать пусть мучается всю жизнь, пусть сердце ее леденеет...
– И София сама разрыдалась.
И они стояли и плакали, ропща друг на друга. И обе понимали: правда в их словах обоюдная и обида каждой одинаково весома. И это, возможно, в какой-то мере примирило их хотя бы временно.
Постепенно стихал плач, вздыхали глубоко, обиженно, а затем и вовсе умолкли. Смотрели каждая в какое-то местечко на стене, уйдя в свои мысли, которые словами не выскажешь, ушами не услышишь, которые щемят душу.
Потом София сказала негромко и спокойно:
– Выйду я за него замуж, что б ты там ни говорила. Татом можешь его не звать, а отцом чтоб считала. Любить не приневолю, а уважать должна. Запомни, что сказала. Вот так!
– закончила она твердо. И вышла из комнаты.
Яринка выбежала следом за ней. В первой комнате, где спал Степан, она нарочно опрокинула пустое ведро и хлопнула дверью так, что вокруг арцабы* осыпалась глина.
_______________
* А р ц а б а - короб дверного проема (укр.).
Степан рывком стянул с себя рядно, бессмысленно оглядывая комнату. Потом широко улыбнулся Софии.
– Приснилось - на фронте артиллерия бьет...
– Вставай ужо. Поздно...
– мягко, но озабоченным тоном произнесла София.
– Я и так тебя не будила - пусть, думаю, поспит... Ты же так наработался...
– улыбнулась она.
– А верно, копны четыре смолотил, - Степан слегка подморгнул ей.
– И еще бы обколачивал!