Звезды на крыльях (сборник)

Коллектив авторов

Ведя боевую работу с красногвардейскими отрядами, отстаивавшими Киев, я не мог далеко отрываться от них. Аэродромные площадки обычно выбирал так: зная хорошо, на какой станции (боевые действия проходили главным образом по железнодорожной магистрали Киев - Полтава) находится штаб моего «главковерха», присматривался к окружающей местности и на первой попавшейся полянке устраивался со своим самолетом.

Мой моторист Илюша Иванов (он же начальник связи с высшим войсковым штабом, начальник снабжения и комендант моего штаба) скоро появлялся на месте посадки и информировал о последних событиях на фронте и настроениях местного населения.

В

частях нас всегда тепло принимали, создавали все удобства для размещения и питания, а главное - считали своими и любили. В тех случаях, когда нашим частям становилось туго, я вылетал сбросить на гайдамаков и немцев пару бомб, пострелять из пулемета и после перевернуться несколько раз над своими. Красногвардейцы видели, как я раза два догонял немца, бросавшего бомбы на наших, который после этого очень долго не показывался. Это обстоятельство стало очень хорошим показателем того, что немцы все-таки нас побаиваются. Многие из командиров и красногвардейцев, появлявшихся в штабе отряда, ставили себе за правило обязательно повидать своего летчика и закрепить с ним дружбу.

Уже под Миргородом запасы бензина и касторки подходили к концу. Завязались самые горячие схватки, и [98] обстановка потребовала увеличения вылетов. От пятидесяти пудов бензина, которые я захватил с собой, осталось всего восемь - десять и пуда два касторки. Но и их вместе с вагоном угнали в Полтаву. Что делать? Положение такое, что хоть сжигай самолет. Об этом я доложил Киквидзе, когда он на лихом коне прискакал к самолету у станции Ромодан, где мы с Илюшей занимались мелким ремонтом машины.

–  Это не беда, товарищ летчик, мы сейчас достанем тебе нефти и мазута сколько хочешь. На этом она полетит?
– показывает он рукой на самолет.

–  Нет, не полетит, товарищ Киквидзе. Это ведь существо очень благородное и капризное, любит только бензин первого сорта и касторку, а другого не употребляет.

–  А если пригрозить твоей буржуйке расстрелом, может быть, согласится на нефть и мазут?
– улыбаясь, спросил Киквидзе.

Я искренне любил этого бесстрашного человека. Для меня он был живым воплощением революционной героики. В самые опасные минуты боев, когда красногвардейским частям, окруженным со всех сторон, грозила гибель, среди бойцов, уже потерявших всякую надежду на спасение, как из-под земли вырастал Киквидзе и одним своим присутствием поднимал боевой дух людей. Они дрались как львы и обычно побеждали. Не хотелось огорчать этого замечательного человека, но я все же повторил:

–  Без бензина и касторки, товарищ Киквидзе, вылететь невозможно.

В это время ординарец, сопровождавший Киквидзе, петроградский рабочий, весь обмотанный пулеметными лентами, как-то преобразился, точно вспомнил какое-то радостное событие в своей жизни. Перебивая меня, он докладывает Киквидзе:

–  Товарищ командир, через час достану и бензин и касторку. Я знаю, где это водится. Разрешите потребовать от вашего имени?

–  Обожди, обожди! Прежде скажи, кто прячет эти запасы?

–  Мы реквизируем весь бензин и касторку в аптеках, там всегда они есть. [99]

Это была дельная мысль, и она меня сильно обрадовала. Еще больше радовался этому Киквидзе. Он приказал снарядить десяток бойцов на подводах, немедленно объехать все местные аптеки и конфисковать у них запасы бензина и касторки, а впредь доставать все это по требованию, которое я должен был передать в его штаб заранее.

Через два часа мне доставили три пуда бензина и двадцать фунтов касторки.

Мы немедленно зарядили самолет, и через десять минут он, слегка качнувшись на плохо обработанном поле, поднялся в небо, захватив с собой три десятифунтовые бомбы. Я знал, с каким трудом добыты бензин и касторка, хорошо понимал, как важна сейчас моя работа, и потому постарался все три бомбы спустить точно на головы гайдамаков и немцев. Ни один осколок не пролетел мимо цели. В таких случаях я всегда глубоко пикировал с работающим мотором на группу противника и, выравниваясь в сотне метров от земли, сбрасывал бомбы. Попадание было безошибочным.

Когда нас оттеснили к Миргороду, прошло несколько сильных весенних дождей. Всюду непролазная грязь. Мы с Илюшей Ивановым устроили свой штаб в одной из маленьких хаток на самой окраине города. Тут же на приколе у задней стены хаты поставили и самолет. Был поздний вечер. Над нами раскинулось чистое звездное небо. Слегка морозило. Сидя в хате, мы вели разговор о том, как приедем в Москву, приведем себя в порядок и отправимся снова воевать, но не так, как сейчас, а уже организованно, в составе целой части.

В маленькое окошко нашей хаты кто-то постучал. По голосу я узнал Николая Васильева. Прошло более двух недель, как мы с ним расстались. Все это время он вел нелегальную работу, выполняя опаснейшие поручения партии. Я видел, что он устал. За ужином начали разговор о том, что в случае сдачи Полтавы мы двинемся в Москву, чтобы там сорганизовавшись, вернуться снова на фронт, туда, где наша работа будет наиболее полезна.

Васильев, лучше меня понимавший нелепость нашего положения, соглашался со мной. Но его всегда тянуло в места, где всего более опасно. Рассказывая мне о подпольной работе, он так увлекался, так разгорались его [100] глаза, что, казалось, вот-вот он загорится и сам от бурлившего в нем огня.

Из всего окружающего становилось понятным, что силы революции еще недостаточно организованы в военном отношении. Немцы нас медленно, но уверенно выталкивают с Украины, а мы, отходя, как бы сжимаемся для того, чтобы после сделать прыжок, который бы сокрушил насмерть чужеземных захватчиков. Я был еще сравнительно молод, неплохо умел драться и как-то внутренне чувствовал, что не на чем развернуться, не на чем показать своим боевым друзьям, чего стоит в бою мое оружие и умело владеющий им человек. Мое боевое одиночество сильно давило меня, несмотря на то что я делал все, чтобы помочь маленьким группам героев, дравшимся впереди. И все же было ясно, что силы революции быстро сорганизуются и мы вновь двинемся вперед. Но где же эти силы? Николай всегда говорил мне, что это Москва. Только в Москве мы найдем летчиков, аэропланы и все необходимое для разгрома врага.

2. На Каховском плацдарме

Прошло целых два года смертельной борьбы с классовыми врагами революции. Минули трудные недели и месяцы боевой страды. И чем больше я думал о своей советской Родине, тем ярче и прекраснее мне представлялось ее будущее. Любовь к ней порождала новую энергию и непримиримость к врагу. Какое счастье жить и чувствовать смысл своей жизни в этой гигантской борьбе миллионов!

Конец июля 1920 года. Солнце печет нещадно. Небо без единого облачка. Феликс Антонович Ингаунис готовится к полету на немецком «альбатросе», который попыхивает клубами отработанных газов. Через три - четыре минуты самолет, загудев, качнулся несколько раз и пошел на взлет.