Звезды на крыльях (сборник)
Шрифт:
Мы добрались до Ельца вовремя. Опоздай еще хоть на один день, мы не застали бы свою базу, так как вспыхнувшие в Елецком уезде кулацкие восстания потребовали отвода ее на север, в Тулу.
Никаких известий о Братолюбове и Герасимове не было и здесь.
Перед выездом из Ельца мы решили реализовать на продукты имевшиеся у нас запасы спичек, соли и керосина. [78] Погрузив все это в отрядный легковой «паккард», я с шофером Деллос и поваром Зайцевым выехал из Ельца по шоссе на Задонск. Километрах в 10-12 от Ельца нашу машину обстреляли, а когда, развернувшись на шоссе, мы бросились обратно, нас встретил огнем большой вооруженный отряд. Мы оказались окруженными со всех сторон.
В первую же минуту озверелая толпа кулаков начала нас избивать. Не убили только потому, что их главари решили передать нас живыми
Нас повели в штаб… Я пропустил одну подробность. Когда нас схватили, первый вопрос ко мне был, кто я такой. Мне пришлось полезть в карман за документами, и… меня охватил ужас: в кармане были документы, которые я получил у Сапожникова для Братолюбова. И что хуже всего - среди них находился мандат Землянского ревкома с правом реквизиции подвод и фуража. Этот документ был таким, за который кулаки немедленно оторвали бы мне голову. Но случилось неожиданное. Схватившие меня вполне удовлетворились моим удостоверением летчика отряда особого назначения, которое я вынул из груды других документов. Мало того, они даже вернули мне это удостоверение, и я снова положил его в карман.
Штаб, куда нас вели, был в другом селе. Шофера кулацкие главари сейчас же вернули обратно, так как решили использовать машину, и я, таким образом, остался вдвоем с поваром. Охрана, которая нас сопровождала, состояла человек из двенадцати, вооруженных обрезами и винтовками.
Первое время я, избитый и полуоглушенный, плохо сознавал, что происходит вокруг меня. Но когда мы прошли километра два, я понемногу пришел в себя, стал разбираться в обстановке. Прежде всего, куда нас ведут? В штаб. Это хорошо. Там меня по крайней мере расстреляют, а не будут ломать мне ребра, топтать, выбивать глаза. Потом я стал думать, как бы мне избавиться от моих документов. Выбросить их я не мог, так как шел впереди, а сзади меня, шагах в десяти - пятнадцати, шла охрана, и, если бы я что-нибудь бросил, это было бы сейчас же замечено. [79]
Через некоторое время я услышал, что между моими конвойными началась какая-то ссора. Что было ее причиной, я не понял, но скоро ссора стала такой ожесточенной, что некоторые конвойные схватились за оружие. Я увидел, что конвойные перестали обращать на меня внимание. Да и в самом деле - чего им было беспокоиться: кругом голые поля, я, избитый, еле-еле плелся, у них ружья… Я решил использовать момент. Осторожно наблюдая за конвойными, я полез в карман, нашел на ощупь мандат ревкома, оторвал от него половину, затем, скатав оторванное в шарик, незаметно вынул его, положил в рот и проглотил. То же самое я проделал и со второй половиной.
Успех с мандатом окрылил меня, и я приступил к другим документам. Но, к сожалению, легко проглотить можно было только первый документ. С последующими дело пошло значительно хуже, и, наконец, наступил момент, когда я ничего больше проглотить физически не мог. У меня еще кое-что осталось, а впереди уже виднелось село, куда нас вели. В это время мой спутник, старик повар Зайцев, попросил у кого-то из конвойных, отобравших у него табак, закурить. Надо сказать, что отношение к Зайцеву было иным, чем ко мне. Я был в кожаной куртке и кожаных брюках. Меня считали комиссаром, а он был повар, старик… Поэтому не следует удивляться, что кто-то из конвоиров дал ему щепоть табаку. Когда Зайцев начал свертывать «козью ножку», я попросил у него закурить. Он дал мне часть табаку, и никто из конвойных этому также не воспротивился. Тогда я смело полез в карман, достал документ и, разрывая его, начал сворачивать большую «козью ножку», бросая кусочки бумага на землю. И снова никто из конвойных, видя, что я закуриваю, не обратил на это внимания. В общем, когда мы входили в село, в котором, по моим предположениям, расположился штаб, в моем кармане находились два сознательно оставленных мной документа: старое удостоверение 1917 года о том, что военному летчику прапорщику Кудрину разрешается проживать на вольнонаемных квартирах, и удостоверение Московского университета от 1918 года, что я состою в числе студентов медицинского факультета.
Вот и село. Никакого штаба здесь не оказалось. Скоро на площадь, куда нас привели, сбежалось кулачье. Нас [80] поставили к стене какого-то строения, и я решил, что сейчас нас расстреляют. Но этого не произошло.
Когда мы подходили к селу, у меня созрел в голове план рассказа о том, кто мы такие, и сейчас я с некоторыми подробностями рассказал им свою выдумку. Я бывший летчик старой армии (удостоверение). После демобилизации поступил в Московский университет и стал учиться «на доктора» (удостоверение), но был мобилизован в Красную Армию; так как самолет мне не могли доверить, то назначили заведующим хозяйством в авиационный отряд. Вот я и приехал к ним открыто, без оружия, чтобы поменять на еду соль и керосин.
Рассказ Зайцева был гораздо проще. Он сказал, что работал поваром в общежитии учеников-летчиков Московской школы; когда сформировался отряд, его заставили поехать с этим отрядом.
Не знаю, поверил ли нам кто-нибудь, но единственным результатом было то, что кулачье снова набросилось на нас, несмотря на сопротивление конвоя, с криками: «Бей их! Комиссары!» И озверевшие бандиты, возбуждаемые криками, бросились нас избивать: «Убить их! Выпустить им кишки! Утопить их, как котят!» Нас связали и потащили к пруду…
Очнулся я ночью в каком-то темном помещении, которое, как увидел позднее, оказалось тем самым амбаром, около которого нас избивали. Рядом со мной были Зайцев и еще два человека. Я был раздет догола, и на мне лежали какие-то лохмотья. Холод пронизывал до костей. Сколько прошло времени, я не знал. Преодолевая боль, тошноту, встал, надел на себя лохмотья и стал приводить в чувство лежавшего без сознания Зайцева.
Перед рассветом я услышал стрельбу. Сейчас же охрана выволокла меня и Зайцева из амбара и куда-то повела. Всю дорогу мне пришлось идти босиком по стерне скошенных хлебов. Когда нас вели через какое-то село, почти с абсолютной точностью повторилось то же самое, что и накануне, с той только разницей, что здесь нас не избивали. По-видимому, вид еле живых, окровавленных людей в лохмотьях не возбуждал уже в толпе такой ярости, как вид человека в кожаной одежде. Два раза я падал, и меня поднимали, но, кроме этого, в памяти не сохранилось ничего. [81]
Наконец мы добрались. Это было Понарино, небольшое село недалеко от Задонска. Ощущение действительности, как и в первый раз, вернулось ко мне ночью от чувства непереносимого холода. За дверью помещения, в котором мы оказались, слышались шаги и голоса постовых, охранявших дверь, светилось единственное маленькое, узкое окошко, вернее отверстие над дверью. Иногда откуда-то издалека доносились звуки выстрелов.
Ночь мы провели ужасно. Из рассказов и книг я знал, как замерзают люди, и мне кажется, что все эти ощущения я испытал сам. Пока у меня хватало сил, я вставал, двигался, тормошил Зайцева. К концу ночи изнемог и впал в забытье…
На рассвете третьих суток дверь амбара открылась, и нам приказали выходить. По решительному и возбужденному виду вошедших я понял, что настал наш конец. Я вышел первым, и, так как Зайцев идти не мог, охранники вошли в амбар, чтобы его вытащить. Снаружи остался только один конвойный.
Все последующее произошло почти мгновенно, не знаю даже, как об этом рассказать. Когда я выходил, по селу понеслись звуки набата. Все пришло в движение. Выйдя наружу, я прямо остолбенел: повсюду в разных направлениях бежали люди, гнали коров, лошадей, овец. За селом слышалась ружейная стрельба. Оглянувшись вокруг, я увидел, что конвойный не обращает на меня никакого внимания: с воплем и криком к нему бежала какая-то растрепанная баба, и он сделал несколько шагов ей навстречу. Блеснула давно вынашиваемая мысль: «Вот этот момент! Теперь или никогда!» Я был около угла амбара. В одно мгновение прыгнул за угол, пробежал вдоль боковой стены амбара и снова повернул за угол. Теперь я был уже за задней стеной амбара, которая выходила в парк. Первой моей мыслью было бежать в глубь парка, но оттуда доносились какие-то голоса. Здесь мой взгляд упал на большое дерево, которое росло за амбаром. Его широко раскинувшиеся ветви тянулись над самой крышей и хорошо прикрывали ее. Не прошло и нескольких секунд, как я был на дереве, оттуда перебрался на крышу и лег. Тотчас же я услышал ругань и крики во дворе, потом голоса конвойных раздались в парке, вскоре они слились с криками двигавшейся через парк большой группы бандитов, [82] и все это растворилось во все усиливающейся всеобщей панике.