Звезды смотрят вниз
Шрифт:
Но скоро ему пришлось замедлить шаг: он был не в состоянии идти быстро. Он был слаб, как человек, только что вышедший из больницы, легко утомлялся, горбился, кожа его приобрела болезненную бледность. Вдобавок голова его была низко, догола обрита (об этом позаботился пару дней тому назад надзиратель Коллинс. То была его последняя шутка), — и можно было подумать, что Артур перенёс какую-нибудь операцию мозга, тяжёлую операцию в том большом госпитале, который он только что покинул.
И, без сомнения, эта операция была виновата в том, что он так нервно поглядывал на всех встречных, проверяя, не смотрят ли они на него.
Пройдя около мили, он очутился в предместье Бентона и вошёл в кофейню, посещаемую рабочими. Вывеска гласила: «Хорошая стоянка для телег». Артур уселся, не снимая шляпы, чтобы не обнажать бритой головы, и, опустив глаза, заказал кофе и два яйца всмятку. Он не смотрел на человека, прислуживавшего ему, и видел только его башмаки, грязный фартук и жёлтые от табака пальцы. Принеся кофе и яйца, лакей сразу попросил уплатить.
Согнувшись над столом, с шляпой на голове, Артур выпил кофе, съел яйца. Его руки неловко орудовали тяжёлым ножом и ложкой, привыкнув в тюрьме к оловянным. Платье висело на нём нескладно и свободно. Он подумал, что немного исхудал в тюрьме. «Но теперь я на воле, на воле! — твердил он про себя. — Да, слава богу, я вышел оттуда!»
После кофе и яиц он почувствовал себя лучше, и уже решился взглянуть на человека, сидевшего у дверей, и спросить у него пачку папирос.
У человека были рыжие волосы и нагло-пытливый взгляд.
— За двадцать?
Артур утвердительно кивнул и положил на прилавок шиллинг.
Рыжий перешёл на конфиденциальный тон:
— Долго сидели? — спросил он.
Тогда Артур понял, что он знает о его пребывании в тюрьме.
Должно быть, большинство освобождённых заходило сюда. Краска залила его землистое лицо. Не отвечая, он вышел из кофейни.
Первая папироса не доставила ему особенного удовольствия, его немного мутило от неё, но зато ему уже меньше чудилось, что все на улице обращают на него внимание. Мальчик, шедший в школу, увидел, как он открывает коробку с папиросами, и побежал за ним, чтобы попросить «картинку». Артур с радостной готовностью стал доставать онемевшими мозолистыми пальцами пёстрый ярлычок из коробки и, достав, протянул его мальчугану. То, что этот ребёнок заговорил с ним, беглое прикосновение его тёплой ручонки каким-то таинственным образом помогло Артуру. Он вдруг почувствовал себя ближе к людям.
В Бентоне, на конечной станции, он сел в трамвай, идущий в Тайнкасл, и в трамвае сидел, задумавшись, устремив глаза на пол. В тюрьме он не в состоянии был думать о чём-либо, кроме огромного мира за её стенами. Теперь же, когда он вернулся в этот мир, он не мог думать ни о чём, кроме тюрьмы. Напутствие тюремного священника ещё звучало в его ушах: «Надеюсь, пребывание здесь сделало из вас человека». Докторский осмотр: «Поднимите рубаху, спустите штаны». Прощальная шутка Хикса, сказанная шёпотом через плечо во время прогулки: «Что, „Касберт“, сегодня ночью не обойдётся без юбки?» Да, он всё помнил. Особенно хорошо помнилась последняя издёвка Коллинса. Что-то побудило Артура протянуть руку надзирателю, когда он в последний раз щёлкнул ключом. Но Коллинс сказал:
— Убери свою поганую руку, «Касберт».
И метко плюнул на ладонь Артуру. Вспомнив это, Артур инстинктивно вытер руку о штанину.
Трамвай доплёлся до Тайнкасла, проехал по знакомым людным улицам и, наконец, остановился
— Когда идёт следующий поезд в Слискэйль? — спросил он у одного из носильщиков.
— В одиннадцать пятьдесят пять.
Артур посмотрел на большие часы над книжным киоском. Ему оставалось пять минут на то, чтобы купить билет и сесть в поезд. Но нет, так быстро он не может на это решиться. Ему ещё не хочется ехать домой!
Он знал, что мать умерла, его в своё время об этом известили. И теперь, зачем-то обманывая себя, он пытался объяснить свою нерешительность тем, что матери уже нет в живых. Он отошёл от кассы и остановился перед книжным киоском, рассматривая плакат «Наступает решительная минута». Ему приятны были суета и движение вокруг, приятно было находиться в толпе, где его никто не знает. Когда мимо, нечаянно толкнув его, пробежала какая-то девушка, Артур снова вспомнил замечание Хикса: «Что, „Касберт“, сегодня ночью не обойдётся без юбки?»
Он покраснел и отвернулся. Чтобы убить время, пошёл в буфет и заказал кружку чаю и булочку. К чему скрывать? Ему хотелось увидеть Гетти. Он был так слаб, утомлён, измучен тоской по ней. Хотелось прийти, встать на колени, обнять её. Гетти любит его по-настоящему, она поймёт, пожалеет, утешит. Горячая нежность томила его. Слёзы выступили на глазах, все другое потеряло для него интерес. Он должен, должен увидеть Гетти.
В первом часу он ушёл с вокзала и зашагал по направлению к Колледж-Роу. Медленно взбирался по некрутому подъёму, отчасти потому, что был до крайности истощён, главным же образом — из-за томившего его страха. При одной мысли о том, что он снова увидит Гетти, вся кровь отлила от его сердца. Он подошёл к дому № 17 бледный от муки ожидания. Постоял на противоположной стороне улицы, не сводя глаз с дома Тоддов. Теперь, когда он стоял уже перед этим домом, у него не хватало духа войти, толпившиеся в голове печальные мысли удерживали его. Как они, должно быть, удивятся, когда он так неожиданно войдёт, прямо из тюрьмы. Но нет, у него не хватит смелости подняться по этим ступенькам и позвонить.
Он слонялся вокруг дома в мучительном колебании, всей душой стремясь увидеть Гетти, надеясь, что ему повезёт, и она войдёт или придёт откуда-нибудь, и тогда они встретятся. Около трёх часов им опять овладела слабость, он почувствовал, что ему необходимо сесть. Он направился к бульвару по Колледж-Роу, чтобы посидеть на одной из скамеек под липами, мысленно решив, что потом вернётся сюда и снова будет подстерегать Гетти. Едва волоча ноги, он перешёл через улицу и на углу столкнулся с Лаурой Миллингтон.
Неожиданность этой встречи так его потрясла, что у него захватило дыхание. Лаура сперва его не заметила. Её лицо, озабоченное, почти апатичное, не изменило выражения, и она собралась пройти мимо. Но в следующую минуту она узнала Артура.
— Боже мой, Артур! — ахнула она. — Вы?
Он не поднимал глаз от мостовой.
— Да, — пробормотал он в смущении, — это я.
Лаура внимательно смотрела на него, выражение её лица изменилось, исчезла застывшая на нём меланхолическая грусть.
— Вы заходили навестить моего отца?