Звезды в озере
Шрифт:
Крестьяне перешептывались. Петр стоял бледный. Худощавое лицо его осунулось, скулы резко выступили, серые глаза пылали, как в горячке.
— Что вы там знаете! Хотим Петра, и все! — выкрикнула от окна Параска.
Паручиха ехидно захихикала:
— Ну известно, Параске Петра хочется…
— Помолчите-ка! — злобно прикрикнул на нее Семен.
Она пожала плечами.
— А вы на меня не орите! Всякий имеет право говорить, это дело общественное.
— Общественное, а не бабье!
— Видали
Толпа зашумела. Петр с силой сжал кулаки:
— Товарищи, оставьте. Если так, то правильно. Если ко мне нет доверия…
— У кого это? — зашумела толпа.
— Товарищ Овсеенко говорит здесь не от своего имени. Он говорит как представитель советской власти. И мы должны считаться с тем, что он говорит. Я решительно прошу вопроса обо мне больше не поднимать.
Мелкие капельки пота выступили на лбу Петра. Голос повысился, перейдя почти в крик. Овсеенко снова взял в руки лежащий перед ним список, как вдруг Семен громко сказал:
— Старосту хотим.
Овсеенко нервно хрустнул пальцами.
— Я ничего не понимаю, товарищи. Где мы собственно находимся? Ничего не понимаю. Вдруг вы хотите старосту! Известно, какую роль играли старосты в панской Польше. Известно, что они были орудием в руках государственной администрации. Известно, как их выбирали…
— Мы своего сами выбирали!
— Он всегда с деревней шел!
— Мало он натерпелся от полиции?
Овсеенко беспомощно озирался вокруг.
— Товарищи, да товарищи же! Нельзя так! Староста, известно…
— Ничего не известно! — загудел Семен. — В Порудах польские офицеры старосту убили, когда им пришлось бежать!
— Мы все знаем старосту!
— Эх, что тут говорить! — сказал кто-то из толпы, и все оглянулись, услышав, каким тоном это было сказано. Но не заметили кто. Наконец, все утихло. Овсеенко отер ладонью пот со лба и как ни в чем не бывало снова ухватился за спасительную бумагу.
— Товарищи, есть предложение…
Крестьяне слушали прочитываемые по бумажке фамилии в угрюмом молчании. Одна фамилия, другая.
— Парук Анастасия, вдова, беднячка…
Паручиха торжествующе оглядела собравшихся. Никто не обратил на нее внимания. Овсеенко продолжал читать, но каждую произнесенную им фамилию встречало равнодушное молчание. Вдруг Хмелянчук подошел к столу, наклонился к председателю и стал ему что-то нашептывать на ухо. Овсеенко было замахал руками, но Хмелянчук, видимо, настаивал. Наконец, тот кивнул головой, видимо соглашаясь, вынул из кармана карандаш и вычеркнул какую-то фамилию из списка.
— Кто за предложенный список?
Ближайшие руки поднялись вверх. Дальше ничего не было видно, народ стеной окружил стол, остальные лица тонули в полумраке.
— Кто против? Кто
— Список принят единогласно! — облегченно и радостно заявил он. — Завтра в это же время все избранные должны явиться на заседание сельсовета.
Крестьяне расходились. Семен схватил Петра за рукав:
— Петр!
— В чем дело?
— Что же это творится?
— Да ничего, — сурово ответил Петр.
— Ты видел? Хмелянчук был в списке. Хитрец какой, сам уговорил Овсеенко вычеркнуть его из списка. Ой, Петр, как же идет эта работа?
Петр шел, опустив голову, четко отбивая шаг по засохшей грязи.
— Чего ж ты хочешь! Само собой ничто не сделается, в райкоме надо будет поговорить. Присмотреть за Хмелянчуком и другими…
— Овсе-енко, — насмешливо протянул Семен.
— Овсеенко как Овсеенко. Откуда ему знать?
— А раз не знает, так пусть и не распоряжается.
Петр пожал плечами. Он шел, устремив взгляд в спустившуюся на деревню тьму. Вот какие дела. Вот чего он дождался за годы тюрьмы, за тяжкие годы работы здесь, в деревне, за всю свою любовь и всю свою ненависть.
Ему вспомнились лица товарищей по камере. Песня, которую они пели вполголоса, чтобы не услышал надзиратель в коридоре… «Все выше, и выше, и выше…»
Крылатая песня, уносящая сердце далеко за пределы тюремных стен. Железное упорство — крепче всего на свете. Дерзкая вера, которая позволяла с презрением смотреть в глаза судей, когда звучали в судебном зале слова приговора. Высокая греза, переливающаяся рубинами звезд, пылавших во мраке мира с кремлевских башен. И вот теперь — товарищ Овсеенко, молодой, преисполненный самых лучших намерений товарищ Овсеенко…
— Это ничего, — твердо сказал себе Петр.
— Что ты говоришь? — спросил с трудом поспевающий за ним Семен.
— Ничего. Так.
И они шли дальше по деревенской дороге. Было темно. Лишь кое-где светились еще огоньки в окнах. Сзади раздался пискливый голос Паручихи:
— А я говорю, есть еще правда на свете! Вот и о бедной вдове не забыли! Иванчук уж думал, что он тут вечно будет верховодить. А вот и кончилось! Не все же одному. Теперь справедливость!
— Пустяки говоришь, кума, — ответил ей в темноте голос Павла.
— А ты тоже должен понимать, с кем говоришь! В сельсовете я или нет? В сельсовете! Должен быть порядок, значит, и уважение к советской власти.
— Это ты, что ли, советская власть?
— А то нет? Сельсовет — советская власть; стало быть, и я советская власть.
— В голове у тебя перевернулось, кума, вот что.
— Э, что с тобой язык трепать! Приходи на заседание сельсовета, там и поговорим. А на дороге не место!