Звезды в волосах
Шрифт:
Они до вечера носились по узким тропкам, вовсю погоняя лошадей, когда попадали на главную дорогу, и проделали очень большой путь. Дул резкий ветер, но Гизела была хорошо укутана. Лорд Куэнби распорядился, чтобы Гизеле принесли меховые накидки и грелку для ног, и хотя ее щеки пылали от ветра, ей совсем не было холодно.
Лорд Куэнби управлял лошадьми точными, умелыми движениями опытного ездока. Гизеле хотелось попросить ненадолго вожжи, но она не осмелилась, а он не предложил ей место возничего. Они катили мимо маленьких деревушек и поселков; они наблюдали несколько
Вернувшись в замок Хок, Гизела подумала, что день прошел тихо и спокойно. Ей раньше никогда не доводилось проводить по несколько часов в обществе мужчины, и тем не менее они дались ей легко. , . К чаю она вышла в изысканном платье из шифона и кружев, которое, по утверждению Марии, было одним из любимых платьев императрицы. Бледно-лиловое с большим букетом нежных фиалок у талии.
Шторы в гостиной были опущены, мягкий свет от свечей струился по полированной поверхности мебели, придававшей комнате официальный вид. Перед огнем уже уютно устроились собаки, а чайный столик был весь уставлен серебряными блюдами со всевозможными вкусными вещами.
— Мне понравился сегодняшний день, — не подумав, произнесла Гизела, наливая чай.
— Мне тоже, мадам, — согласился с ней лорд Куэнби. — Я ожидал совсем другого.
— Чего же вы ожидали? — заинтересовалась Гизела.
— Наверное, мне следует сказать: вы оказались совсем другой. Я и сам точно не знал, как все обернется. Но, конечно, не так, как случилось. Я думал исключительно о том, как высказать вам все, а не о том, что произойдет потом. И только ранним утром я понял, что вы можете уехать после нанесенного вам оскорбления.
Впервые за весь день он упомянул о разговоре, состоявшемся накануне вечером. Гизела промолчала, и он решил продолжить:
— Давайте забудем, все забудем! Когда-нибудь, возможно, вы удостоите меня чести, рассказав, что произошло. А пока вы можете выбросить из памяти все, что случилось вчера вечером?
— Я постараюсь, — ответила Гизела.
— У меня не было никакого права говорить то, что я сказал. Теперь я вижу, какой непростительной дерзостью с моей стороны это показалось. Я до сих пор поражен вашим терпением: вы не вышли из комнаты, как только я начал говорить, и не приказали заложить карету, чтобы немедленно уехать домой. Вы очень великодушны, ваше величество.
— Я здесь инкогнито.
Гизела сама не поняла, почему так сказала. Просто у нее возник какой-то внутренний протест, когда к ней обратились так, как будто она и в самом деле была из королевской династии.
— Я все время забываю, — сказал он. — Вы должны простить меня, мадам. Я так долго жил с ненавистью и злобой в сердце, что теперь мне странно ощущать, что они исчезли.
Гизела подняла брови.
— А они исчезли?
— Без следа, — ответил он. — Наверное, уже одно то, что я высказался, помогло избавиться от них. Нет, это не так! Произошло совсем другое! Сказать вам правду?
— Ну, конечно, — попросила Гизела.
Она ответила словно под гипнозом, зачарованная его низким,
— Тогда знайте, — продолжил он. — Когда я говорил с вами таким непозволительным образом, я вдруг понял, что все то, в чем я вас обвинял, не могло быть правдой. Нельзя выглядеть таким неиспорченным, нетронутым, невинным созданием и не обладать при этом внутренней чистотой.
Гизела попыталась стряхнуть с себя наваждение.
— Мне кажется… лучше… если мы не будем говорить… об этом, — запинаясь, проговорила она.
— Вы просили правды, — неумолимо продолжал он. — Теперь я должен сказать, что верю вам. Имре был моим другом. Я любил его. Но сейчас я уверен, что вы никоим образом не виноваты в том, что с ним произошло. Он любил вас — в этом нет ничего удивительного, — но отныне я никогда не попрошу у вас объяснений того, что было в прошлом, что лучше всего забыть.
Я знаю одно: если и было совершено преступление, то вы в нем не замешаны. Я всегда льстил себя надеждой, что умею разбираться в людях, будь то мужчина или женщина, и могу ценить их по справедливости. И я уверен — вы невиновны во всем том, в чем вас обвиняют.
— Благодарю, — сказала Гизела.
— Я опять допустил дерзость, — сказал лорд Куэнби.
Он неожиданно наклонился и взял руку Гизелы в свою. — Сегодня утром я просил у вас прощения, мадам. Сейчас я прошу его снова. Есть ли в вашем сердце место для прощения — полного, безоговорочного?
Когда он взял ее руку, Гизела почувствовала, что дрожит. Она хотела отнять ее, но почему-то не смогла. Он крепко сжал ее пальцы, а потом, когда она так и не произнесла ни слова, очень медленно поднял ее руку и мягко коснулся губами.
— Я прощен! — тихо пробормотал он. — Я вижу это по вашему лицу, по выражению глаз. Люди часто говорят, что глаза — зеркало души. Что касается вас — это действительно так. Я вижу, что у вас на душе, мадам, и мне стыдно за себя.
Гизела попыталась высвободить руку.
— Прошу вас, — сказала она. — Я думаю, вам не следует так говорить со мной.
— Но почему? — спросил он. — Вы прекрасно знаете, какое впечатление ваша красота производит на мужчин.
Почему я должен вести себя иначе?
Гизела отвернулась от него. Интересно, а как бы поступила на ее месте сама императрица?
— Вчера вечером, когда вы вошли в эту комнату, — продолжал лорд Куэнби, — я ненавидел вас со всей злобой и бешенством, на которые только способен человек. Эти чувства жили во мне так долго, что отравили все мое существование. Но когда вы появились в дверях, вся в белом, мне на секунду показалось, будто я сошел с ума. Ко мне приближался сам ангел; столь юное существо, чистое и незапятнанное, что мне стало смешно, как я мог даже на минуту поддаться тем чувствам, которые так долго теплились и зрели в моей душе. Я сказал себе: все это одна только видимость, фасад, за которым прячется женщина, чтобы мир не узнал, какая она на самом деле. Но когда вы ушли к себе, передо мной открылась истина: вы такая, какой кажетесь. И поэтому простите меня.