Звоночек 3.
Шрифт:
– Приложим все усилия, товарищ Чкалов. Но борьба с природой - дело непознанное. На один день облака разгоним, зато потом неделю, может, дождь лить будет. Поэтому, работать "по полной программе" будем в исключительно важных случаях. Чтоб не было больше вреда, чем пользы.
– Эх, нет в жизни счастья, - вздохнул Чкалов и полез в кабину, впрочем, не выглядя при этом ничуть расстроенным, - только обнадёжат, сразу же и расстроят.
– У природы нет плохой погоды, Валерий Павлович, - ответил я улыбающемуся могучему мужику, глядя на которого становились понятны периодические жалобы на тесноту самолётов.
– В Крыму.
А
– Ай-ай-ай...
– спускающийся за мной на землю Серов, срочник-доброволец, мечтавший после года службы поступить в лётное училище, легко спрыгнул со стремянки и плюнул в сердцах.
– Тьфу, привязалась как холера. Что у вас за песни такие, товарищ капитан, будто бабка заговорила, не отстают.
– Какие такие песни?
– насторожился я, одновременно делая вид, что вообще не понимаю о чём речь.
– Ну эта, бусурманская, "сиальта, сиблонда, тра-ля-ля"...
– Не понимаю...
– Да ладно вам, - нравы в ВВС и дисциплина с субординацией в них же всегда были предметом недоумения "ползающих", два-три вылета в экипаже и общение идёт уже как между старыми друзьями, невзирая на чины и звания.
– В небе пели, а здесь отказываетесь. Или, хотите сказать, мне показалось и я сам эту песню выдумал?
Замкнуть всё на галлюцинации летнаба вначале показалось мне хорошей идеей, но потом подумалось, что в данной ситуации Берия однозначно поверит Серову и не поверит мне. А это, в свою очередь, вызовет очередной приступ непереносимости капитана Любимова со стороны руководства родного наркомата. С непрогнозируемыми последствиями. Не то что бы я боялся сейчас чего-то серьёзного, но жить в ожидании мелких пакостей тоже не хотелось. Поэтому пошёл проторенной дорожкой, как кривая вывезет.
– Ах, эта! Да сам не пойму, почему вспомнил. Слышал в детстве, а тут обрадовался, что у нас всё получается, песня сама собой и вылезла. Как радисты говорят, на этой волне.
– А на каком это языке-то?
– не отставал от меня Паша, приняв как должное моё объяснение, ибо моя мутная легенда давно уже стала достоянием общественности.
– На французский не похоже, на немецкий и подавно.
– А ты что, оба постиг?
– попытался я повернуть разговор в сторону.
– Стараюсь. А всё же?
– это действительно было так, Серов хотел быть в небе постоянно, а это характерно даже не для тяжёлых бомбардировщиков, а для пилотов гражданской авиации, вот и налегал Паша на языки.
– На итальянском, - признался я, поняв, что не
– А о чём?
– Понятия не имею, слова запомнил и только, а что, о чём - не представляю.
– Как же так можно?
– с таким искренним упрёком, стянув шлем с белобрысой башки, сказал летнаб, что я даже улыбнулся.
– Как же можно петь непонятно о чём? Вы, товарищ капитан, обо мне подумали? Я ж теперь от любопытства умру!
К нашему разговору, подтянувшись, стали прислушиваться другие члены экипажа ТБ-3 и подошедшие технари.
– Да в чём печаль?
– спросил командир корабля, капитан Запольский.
– Сейчас моментом выясним. Айда за мной!
– отнюдь не как командир ВВС КА, а как "вождь краснокожих", скомандовал он и зашагал к стоящему в отдалении самолёту-моноплану, который готовился к вылету.
– Видите самолёт? Его главный конструктор - итальянец! На полёты всегда приезжает!
Так я и встретился с Бартини, который воскрешал проект "Сталь" на новом техническом уровне. Его пассажирский моноплан с крылом "обратная чайка", в перспективе, мог заменить в аэрофлоте заслуженные АНТ-9. Авиаторы поведали инженеру свою беду и заставили меня исполнить "Шевали э кольбако" даже дважды, на "бис", хотя Роберту Людвиговичу и одного раза вполне хватило, чтобы от души улыбнуться.
– Это песня италянски, но это русская песня, - произнёс он почти правильно, но достаточно медленно и осторожно, чтобы можно было понять, что языком он владел ещё не вполне свободно. А я про себя подумал, что передо мной очень и очень аккуратный человек, не имевший привычки спешить и давать ошибкам лишнего шанса.
– Песня о том, как кавалер восхищается дамой.
– А почему русская-то?
– Паша Серов своей настырностью в раскапывании загадок даже подтолкнул меня к мысли предложить ему перейти на работу в НКВД, в авиационный отдел.
– Потому, что в Италии нет казаков, - ещё шире улыбнулся инженер.
– Как можно петь чего нет? Если желаете, я запишу и сделаю перевод. Мне приятно, что советские люди поют на языке моей Родины. Надеюсь, что рано или поздно услышу её и от советских людей в Италии.
Хорошие песни не пропадают без следа, через год её транслировали на всесоюзном радио, а тогда, разобравшись с искусством, я похвалил Бартини за конструкцию крыла.
– При вынужденной посадке, воздушная подушка, возникающая благодаря экранному эффекту, в сочетании с разрушением низко расположенных элементов конструкции при ударе о землю, даст экипажу и пассажирам больше шансов на спасение, - заметил я, припоминая рассказы о дальнем бомбардировщике Ер-2, выросшем именно из этого самолёта.
– Больше надеюсь, что мои воздушные суда будут безопасно летать, - отшутился конструктор.
– Разумеется, Роберт Людвигович, но всё равно восхищаюсь вашей предусмотрительностью. А если заглянуть несколько дальше и пересмотреть пропорцию площадей консолей и центроплана, то вырисовывается аппарат, использующий для полёта именно динамическую воздушную подушку, экономя при этом мощность мотора. Конечно, над ровной поверхностью. Например, над морем. В сочетании с дальноходными торпедами можно получить любопытный результат. Этакий компромисс между торпедоносцем и торпедным катером. В свете испанских событий это актуально. Советую наладить контакт с наркомом ВМФ флагманом первого ранга Кожановым. Со своей стороны обещаю всяческую поддержку.