«...И ад следовал за ним»
Шрифт:
— Теперь, насколько я понимаю, вы должны оставаться здесь до тех пор, пока не подоспеют остальные, и прикрывать их, когда они будут освобождать цветных.
— Совершенно верно. Я буду поражать все открывающиеся цели.
— А я, кажется, должен направиться к тем лачугам и сараям за колючей проволокой. Там живут женщины и старики. Мне нужно будет увести их оттуда.
— Не забудь захватить свою большую скорострельную винтовку.
— Видите ли, сэр, у меня больше не осталось патронов к ней. Всего я захватил с собой шестьдесят штук и уже успел все расстрелять. Теперь настал черед поработать «кольту».
— Только не слишком полагайся на свое ковбойское лихачество, Оди. Здесь не кино.
— Да, сэр, здесь не кино, но, черт побери, все это очень похоже на хороший фильм.
Застенчиво
Оди шел по пустынной улице, как призрак, облаченный во все черное, от черной шляпы и черного шейного платка, туго стягивающего воротник черной рубашки, до черных штанов и черного ремня с двумя кобурами. Лишь два «кольта», закрепленных ремешками на поясе, не были черными: никелированные поверхности сверкали полировкой, что совсем не подходило для ночной работы. Однако у этих револьверов были свои достоинства. Великий голливудский оружейник Арво Оджала так подогнал и настроил механизмы «кольтов», что спусковые крючки двигались гладко, словно скользили по свиным кишкам. Он также наварил новые курки так, чтобы они выступали вверх еще на дюйм и имели ровную поверхность. Сделано это было для того, чтобы можно было ладонью свободной руки провести сверху по вскинутому револьверу, удерживая спусковой крючок в нажатом положении, чтобы курок не блокировался во взведенном состоянии; в этом случае курок просто достигал крайней точки, после чего беспрепятственно спускался, ударяя по капсюлю. Этот прием стрельбы назывался «мельницей», и его очень уважали актеры, исполнявшие роли ковбоев в кино. Тех, кто не был знаком с техникой «мельницы», не брали на работу, а чтобы отточить до совершенства этот прием, требовалось не меньше года упорных тренировок, ибо необходимо было наработать особую мозоль на краю ладони левой руки и накачать мышцы запястья правой. Большинство киношных ковбоев занимались только с холостыми патронами, поэтому ни о какой точности стрельбы речи идти не могло. Оди, уроженец Техаса, закаленный войной, не видел никакого смысла в холостых патронах; для него не существовало такого понятия, как холостой патрон. Поэтому он стрелял боевыми патронами 45-го калибра, стрелял, чтобы поразить цель, и к настоящему моменту считался одним из двоих-троих самых быстрых стрелков в мире. Оди сделался другим человеком, отличающимся от того мальчишки, который кидал во врагов гранаты и убивал их из карабина, пистолета-пулемета системы Томпсона и автоматической винтовки системы Гаранда; теперь он стал больше похож на знаменитого Малыша Билли, причем лет ему было ненамного больше, чем Малышу, когда тот прославился в 1884 году в округе Джонсон, штат Нью-Мексико.
В поселке находились четыре охранника. Они пришли туда, чтобы насладиться удовольствиями, которые принадлежали им по праву цвета кожи и их оружия. Ни о каких изнасилованиях не было и речи; просто в Фивах дела обстояли именно так. Одной из причин, по которой лучшие сотрудники системы исправительных учреждений штата Миссисипи стремились попасть в Фивы, были местные чернокожие красотки, о чьем мастерстве ублажать мужчин ходили легенды.
Эти четверо не были ни храбрее, ни трусливее своих собратьев, большинство которых уже были мертвы, а остальные, раздетые донага, ползли к деревьям. Просто так случилось, что именно они оказались в эту ночь в поселке. Когда вокруг началась пальба и над лесом поднялось зарево пожарищ, четверо охранников собрались в конце улицы у одной из лачуг. Они понятия не имели, что им делать: возвращаться назад или спасаться бегством?
Не в силах определиться с выбором, охранники сделали то же самое, что делает в подобных обстоятельствах большинство людей, а именно абсолютно ничего. Они сели и стали ждать, как будут развиваться события дальше.
А дальше в противоположном конце улицы появился ковбой, одетый во все черное.
— Только посмотрите на этого красавчика! — воскликнул один из охранников. — Да он словно сошел с экрана!
— Маленький он какой-то.
— Зато револьверы, которые у него в кобурах, совсем не маленькие.
— Если бы у меня была винтовка, я бы подстрелил его, и
— У тебя нет винтовки. У тебя есть револьвер, как и у этого типа, и если ты не сможешь метко выстрелить из него на расстоянии ста ярдов в темноте, тебе обязательно надо будет пройти мимо этого красавчика, чтобы унести отсюда ноги.
— А я предлагаю броситься вперед всем разом, стреляя в него. Одна из наших пуль обязательно прошьет этого парня.
— Но предположим, он не из пугливых, предположим, что он стреляет так же хорошо, как выглядит, и, предположим, ты перенервничаешь и никуда не попадешь. Что тогда?
— Пропустим его мимо, а потом выстрелим в спину.
— А вот это дельная мысль.
— Но вы сможете перестать дышать и вообще не издавать никакого шума, пока он будет проходить мимо вас? Если этот тип вас услышит, он обернется и подойдет к вам. И что тогда?
— Вонни, а ты-то сам что предлагаешь?
— По-моему, единственный надежный способ заключается в том, чтобы приблизиться к ублюдку лицом к лицу. Всех нас он перестрелять не сможет. Просто не сможет, и все. Нас четверо, а он один, и с этим ничего не поделаешь. Мы держим револьверы на изготовку. Но нам надо будет подойти близко, и тогда все определится не точностью прицеливания, а скоростью. Кто-нибудь может предложить что-либо получше?
Остальные промолчали.
Вот так получилось, что эти четверо направились навстречу Оди. С револьверами в руках, в низко надвинутых на глаза шляпах, с закатанными рукавами. Хороший режиссер поставил бы эту сцену по-другому, гораздо лучше. В первую очередь, он прибавил бы света, поскольку мерцающие огоньки светильников в соседних лачугах не позволяли выявить фактуру; во-вторых, хороший режиссер не допустил бы, чтобы охранники шли с оружием в руках, — это явилось бы нарушением кодекса чести Дикого Запада, каким он преподносится в кино. Лица охранников не были бы гладко выбритыми, а их шляпы представляли бы более живописное зрелище. И еще хороший режиссер обязательно настоял бы на хорошем диалоге, ибо даже Оди прочувствовал банальность этих реплик:
— Эй, ты, мистер, убирайся отсюда. Ты здесь чужой. Тебя сюда не звали.
Оди, боец, а не сценарист, также не смог предложить ничего получше.
— Я пришел сюда, потому что у меня здесь есть одно дело. Важное дело.
— Ты один. Нас четверо. Так что положи свои револьверы, парень, или через две секунды ты будешь валяться на земле, подстреленный, словно паршивый пес!
— Это вы будете валяться на земле.
— Тебе не сдали хороших карт, и тебе нечем играть.
В это мгновение один из охранников упал мертвым. Он рухнул как подкошенный. Маленький фонтанчик крови брызнул из виска, пробитого пулей 270-го калибра, которую Джек О'Брайан выпустил с расстояния почти в треть мили.
— Кажется, теперь шансы немного уравнялись, — заметил Оди.
Как на экране, так и в реальной жизни охотника, меткого стрелка и мужественного солдата основной его отличительной чертой было то, что в мгновения высочайшего напряжения у него на устах появлялась легкая усмешка, а в не слишком выразительных глазах загоралась задорная искорка. И вот сейчас Оди произнес лучшую реплику, сыграл лучший эпизод в своей карьере.
Трое охранников вскинули три револьвера, повинуясь совершенно резонному порыву: стоять посреди улицы стало занятием рискованным, и чем быстрее они разберутся с данной ситуацией, тем лучше для всех.
Они действовали быстро. В отношении подобных противостояний особенно верно то, что агрессивность приносит свои результаты: за выпущенной из револьвера пулей угнаться невозможно.
Поэтому у Оди не было никакой возможности угнаться за своими противниками; однако все три выстрела, сделанные в него, оказались промахами. Пули пролетели совсем близко, но все же достаточно далеко, — в данном случае одной десятой дюйма уже оказывается достаточно. Обусловлено это было тем, что стрелявшие не оттачивали мастерство стрельбы навскидку с близкого расстояния и не знали, что, если не научиться перемещать указательный палец правой руки строго назад, словно на шарнире, рывок при нажатии на спусковой крючок неминуемо приведет к промаху. В последующем можно было бы быстро внести необходимую поправку.