...И двадцать четыре жемчужины
Шрифт:
Он осмотрелся и зашагал к холму, на котором виднелись строения, а дальше за ними березовая роща, пронизанная светом, и пригорки с деревнями и пашнями.
Засекин отыскал «старика», как называл он про себя Лисовского. Тот встретил посланца не особенно приветливо и был недоволен поздним появлением Засекина.
Евгений передал все, что приказывал Эньшин, и готов был сразу же приступить к делу, но Лисовский коротко буркнул:
— Утром. Как придет заведующий.
От себя Засекина не отпустил, на просьбу провести его по музею ответил: неурочное, мол,
Лисовский жил в небольшой пристройке, примыкавшей к часовне. Он соорудил это жилье из строительных отходов, но достаточно основательно.
Лисовский предложил Засекину поужинать вместе с ним, и после этого они легли спать. Евгений никак не мог уснуть — все ворочался на жестком топчане. Наконец задремал, но вскоре опять проснулся и увидел, что Лисовского нет, а дверь притворена неплотно. Евгений решил, что старик вышел и вот-вот явится. Но тот все не возвращался. Тогда Засекин накинул на голые плечи куртку и вышел. Поежившись от ночной свежести, он огляделся — Лисовского нигде не видно. «Куда же пропал старикан?» — подумал он и вдруг увидел блеснувший на миг свет в часовне.
Засекин осторожно подошел к узкому оконцу часовни и заглянул в него.
Старик при свете карманного фонарика нагнулся к отверстию в полу, повозился и задвинул его плитой. Засекин подумал, что старик может увидеть, как он подглядывает, тихонько отошел от окна, юркнул в хибарку и улегся на топчан. Вскоре Лисовский вернулся, но Евгений даже не пошевелился и не подал вида, что заметил его отсутствие.
Утром, когда Засекин проснулся, Лисовского уже не было, постель прибрана, на столе почти остывший чайник, хлеб, яйца и соль.
Ночное происшествие походило на сон. «Чудной какой-то этот старик, — подумал Евгений. — Шастает по ночам, все ему не спится. Меня, что ль, побоялся, чего-то надумал припрятывать... Чокнутый, что ли?»
Засекин позавтракал и прибрал на столе, когда Лисовский вернулся:
— Пойдем, пора браться за дело.
Они пошли в часовню.
Стены часовни, сложенной из белого камня, изнутри были сплошь заставлены стеллажами, на которых разложены остатки от надгробий с бывших помещичьих могил да части резного алтаря с сохранившейся кое-где позолотой. Один угол был освобожден для работы, между стеллажами положена крышка от стола.
— Ну и атмосфера здесь... закоченеешь, — заметил Засекин, поеживаясь.
— На вот, положи под ноги. — Лисовский протянул ему доски. — На замок тебя запру, чтоб никто не мешал.
Он подал Евгению три небольшие иконки:
— В случае чего, никому не объясняй. Такое поверие — до конца работы нельзя показывать.
Лисовский вышел, и в замке на двери часовни щелкнул ключ.
Разглядывая темные доски икон, Евгений загорелся азартом: сквозь черноту виделось ему, как засветится вся гамма цветов — белого с охрой и синим, — загорится позолотой, проглянут лики святых, к которым Засекин относился по-свойски.
Он не замечал уже ни сырости, ни холода — работа захватила его.
Мешал ему только Лисовский. Он заходил несколько раз, молча наблюдал
На четвертые сутки, когда работа подходила к концу, Лисовский долго не появлялся, и Засекина неудержимо потянуло посмотреть, что же там, под полом, где ночью возился Лисовский. Выглянул в окно — Лисовского поблизости не было видно. «А, была не была». Засекин попытался приподнять плиту, но не смог. Увидел у двери топор, поддел лезвием. Плита приподнялась, под ней отверстие. Опустил руку по самое плечо, нащупал железный сундучок, но стронуть его с места не удалось — слишком тяжелый.
Послышались осторожные шаги по деревянному настилу у двери, Засекин замер. Но шаги удалились. Засекин быстро опустил плиту и, услышав скрип ключа в замке, отскочил к своему месту.
Лисовский подошел к столу, оперся на него руками и смотрел на просветлевшие иконы. Похвалил:
— Молодец, понимаешь дело, заплатят хорошо.
Засекин старался не смотреть на Лисовского, было стыдно, что дернуло его совать нос в чужие дела. «Небось музейные находки там держит, такие работники — настоящие фанатики. Пока сами не разберутся, что удалось им найти, никому не показывают, да и от характера зависит — старик, видно, не любит зря рот открывать». Сколько уже ему Засекин всего для музея делал, а ведь первый раз похвалил.
— Жалко из рук выпускать, — уже вслух сказал он. — Вы не знаете, где будет выставка? Надо съездить, попрошу друга на цветную пленку щелкнуть.
Евгений осторожно приставил иконы к стене:
— На них, мать честная, надо при свечах смотреть. А в окладах каковы? Чудо! Откуда они? Кто их нашел?
— Пока говорить об этом не велено. Академик опишет, будешь читать про них статьи. А сейчас помалкивай.
Старик говорил отчетливо, веско. Засекин спросил:
— А что, в музей еще не поздно? Мне ведь утром рано ехать. Сколько делал для вас, а в музее так и не был.
— Не дело затеял завтра-то ехать. Иконы сейчас заберут, отправят с посыльным, а мы с тобой поужинаем, как положено, и обсудим дела.
Сходили в ларек, купили еды. Лисовский расщедрился, взял бутылку водки. «Видно, оценил работу, — подумал Засекин, — любит старик свое дело».
Лисовский достал чистое полотенце, постелил на стол.
— Ты посиди, я огурчиков малосольных попробую достать. Дверь-то запру, а то шляется народ, не надо, чтобы тебя видели.
Лисовский пришел мрачный. Разложил на столе еду, пригласил Евгения. Разлил водку в стаканы.
— Ну что ж, хорошую работу не грех и обмыть.
Когда Засекин заметно опьянел, Лисовский предложил:
— Мастер ты хороший, цены тебе нет. Я за это тебе такие штуки покажу... по большому секрету. Никто еще не видел.
«Наверно, свою захоронку покажет. Придется остаться», — подумал Евгений.
— А сейчас пойдем порыбачим. Самая пора. Костер разведем, ушицы наварим.
— А что, неплохо, — согласился Засекин.
Шли вдоль реки. Евгений поглядывал по сторонам, негромко насвистывая.