...И вся жизнь (Повести)
Шрифт:
— Разве такой номер надо было подготовить в честь нашей героической армии! — с пафосом заметил на летучке заместитель главного редактора Герасим Кузьмич. — Уж больно мы доверяем молодым журналистам. Пусть даже они способные — этот Светаев и сын Павла Петровича, но разве им по плечу подготовить полосу для праздничного номера? Тем более в командировке, когда надо самому мозгами шевелить, а папы рядом нет…
— Причем здесь отец? — не выдержал Анатолий, — я и сам не маленький!
— Помолчите, товарищ Ткаченко, — грозно насупил брови Герасим Кузьмич, — нельзя злоупотреблять нашим добрым
— Вы же тогда в передовой неправильно написали…
— Вот видите, — развел руками Герасим Кузьмич и повернулся к Криницкому, — я думаю, что новый редактор проявит принципиальность и сделает необходимые оргвыводы из вашего поведения и недобросовестной подготовки материала к праздничному номеру.
Криницкий, подводя итоги обсуждения, пытался несколько смягчить критические замечания. Он сказал, что виноваты не только молодые журналисты, но и работники секретариата. Такую полосу лучше было поручить писать людям, прошедшим армейскую школу. Молодые, которые ни разу не переступали порога казармы, изложили банальные мысли, а то новое, что вошло нынче в жизнь армии, о чем им говорили люди опытные, упустили…
Виктор Светаев толкнул в бок приятеля по несчастью и написал в блокноте: «Секретарь — артиллерист. Вот откуда ветер. Курелла рекомендован первым секретарем Принеманского горкома»…
— Ну и черт с ним, — вслух произнес Анатолий.
На него оглянулись сидевшие впереди сотрудники редакции. Герасим Кузьмич погрозил авторучкой:
— Ведите себя прилично, Ткаченко. Не мешайте говорить главному редактору. Или вам критика не по нраву…
Да, критика явно пришлась Анатолию не по нраву. До сих пор его чаще уговаривали, а он сопротивлялся, его призывали к большей активности, называли способным. А здесь сказали столько неприятного, и кто? Герасим Кузьмич! Он же двух слов связать не умеет. И все-таки парень чувствовал, что выступавшие во многом были правы. Это, пожалуй, больше всего и огорчало. Полосу они писали тяп-ляп, без души, выхолостили интервью с секретарем райкома партии. Допустим, сделал это Светаев, но Анатолий не возражал. Как он мог других агитировать служить в армии, когда сам не рвется надеть солдатскую форму? А какое он имеет право оставаться журналистом? Написать заявление, и дело с концом.
Анатолий положил перед собой чистый лист бумаги и размашисто написал:
«Главному редактору „Зари Немана“…»
В это время в кабинет вошел Светаев.
— Чего пригорюнилась, красная девица?
— Не плясать же мне от радости.
— Но и нос нечего вешать. Пойдем в «Бочку».
— Пойдем, — согласился Анатолий.
— Толя все еще не пришел? — в пятый раз спросила Тамара Васильевна.
— И не звонил, — снова ответил Павел Петрович, — где он задерживается?
Беспокойство в квартире Ткаченко нарастало. Парень ушел утром на работу, и вот скоро двенадцать ночи, а он не подает о себе никаких вестей. Павел Петрович звонил в редакцию, но там сказали, что после обеда никто Толика
Раздался телефонный звонок. К трубке одновременно протянули руки Тамара Васильевна и Павел Петрович.
Позвонила официантка из ресторана «Бочка». Осведомившись, это ли квартира товарища Ткаченко, она сообщила, что Анатолий с товарищем крепко выпили. Пора закрывать ресторан, а парень куролесит.
— Боюсь, как бы не попал мальчик в вытрезвитель, — высказала опасение официантка и повесила трубку.
Павел Петрович стал торопливо одеваться.
— Возьми нитроглицерин, — посоветовала Тамара Васильевна.
— Ладно.
К ресторану «Бочка» Павел Петрович подошел, когда дюжий швейцар провожал последних посетителей. Издали он увидел сына. Анатолий, стоя у дверей ресторана, пытался надеть пальто. Светаев держал пальто за воротник и приговаривал:
— Сюда ручку суй, в-ю-ноша…
Ткаченко подошел к молодым журналистам. Сын посмотрел на отца, как на привидение.
— Пойдем, Анатолий, — стараясь подавить раздражение, попросил Павел Петрович.
— Ты?! — обращаясь к Светаеву, Анатолий зло сказал: — Полюбуйся — мой папочка. Зачем ты здесь, что тебе надо? — этот вопрос уже был задан отцу.
— Пойдем домой…
— Иди ты… — Анатолий оборвал фразу на полуслове и с пьяным упорством повторил:
— Что тебе здесь нужно?
— Ты мне нужен.
— А что ты от меня хочешь? — упершись ладонями в бока, спросил Анатолий.
— Хочу, чтобы ты сейчас пошел домой!
— Толь-ко и все-го, — по складам произнес Анатолий. — Виктор, слышишь, он хочет, чтобы я шел домой.
Светаев похлопал младшего Ткаченко по плечу и тоже посоветовал идти домой.
— Убери лапу, — грозно заявил Толя, — слышишь, убери свою лапу.
Ткаченко, не в силах сдержать раздражение, схватил сына под руку и потащил к себе.
— Что, ты меня силой!..
Анатолий, дыхнув в лицо отца перегаром, вырвался из рук и неожиданно побежал вверх по пустынной улице.
— Подожди, куда ты? — Павел Петрович засеменил за сыном.
Анатолий бежал легко, словно и не был пьяным. Он быстро удалялся в своем развевающемся на ветру пальто. Затем вовсе скрылся в темноте.
— Куда же это он? — приложив руку к сердцу, переводя дыхание, спросил темноту Павел Петрович. Что-то оборвалось в груди, и он почувствовал себя покинутым, беспомощным стариком.
— Куда он? — переспросил из темноты голос Светаева. — Думаю, в самостоятельную жизнь.
— Это вы, вы его споили, — ринулся на Виктора Павел Петрович.
— Пил, предположим, он сам, а не держаться за ваши штаны посоветовал ему я. Разве не пора парню становиться самостоятельным? — с вызовом спросил Светаев.
— Идите вы к… — Павел Петрович грубо выругался, чего с ним уже давным-давно не бывало.
Анатолий очнулся в вагоне поезда. Он спал на жесткой полке, подложив под голову пальто вместо подушки. Незнакомый парень убирал постель с противоположной полки. Увидев, что сосед проснулся, он беззлобно спросил:
— Очухался?